очень дурным... В первом состоянии мне легко —
я стою выше тех обид жизни, тех кровных уязвлений,
которым подверглось мое самолюбие, охотно и иск-
ренне прощаю, кротко мирюсь с мыслью о невозмож-
ности личного счастья; во втором я мучаюсь и му-
чаюсь, недостойный сожаления, начиная с моего соб-
ственного... хуже всего человеку, когда у него нет
сил ни подняться, ни совершенно упасть...» Некрасов
страдальчески воскликнул пред видением незабвен-
ных теней, глядящих па него с укором: «Нужны
нам великие могилы, если нет величия в живых». Но
если где-то в пространстве вечности есть невиди-
мые весы, на которых лежит все наше плохое и хоро-
шее, то чаша великого, сделанного Некрасовым, мощно
перетянула все его ошибки и грехи, иногда затума-
нивавшие недальновидные глаза его современников
и даже его собственные. Строки «Я за то глубоко
презираю себя, что живу день за днем, никого не
любя» при всей их исповедальности не могут быть
соотнесены нами, потомками, с именем Некрасова.
Его просьба: «За каплю крови, общую с народом,
прости меня, о, родина, прости...» — автобиографиче-
ски слишком самопринижена — разве это была только
одна капля крови? «Нет в тебе поэзии свободной, мой
суровый неуклюжий стих» — это написал создатель
такой рукотворной красоты, как «Железная дорога»,
«Мороз Красный нос», «Кому на Руси жить хорошо»,
«Коробейники». Пусть запомнят наши молодые поэ-
ты: значение великого поэта определяется отнюдь не
величием его представлений о себе, а величием его
сомнений в себе. Моменты кажущегося или временного
13*
387
бессилия оказываются для великого поэта не бесплод-
ными. Видимо, они помогли Некрасову создать такое
потрясшее современников произведение, как «Рыцарь
на час». «Покорись, о, ничтожное племя, неизбежной
и горькой судьбе. Захватило вас трудное время не
готовыми к трудной борьбе. Вы еще не в могиле, вы
живы, но для дела вы мертвы давно. Суждены вам
благие порывы, а свершить ничего не дано». Воинст-
вующая горечь этого обвинения вырывала столько
еще не окончательно заснувших совестей из граждан-
ской спячки. Маяковский, однажды шутливо отозвав-
шийся о поэзии Некрасова, незадолго до смерти при-
знался, что в революционной истории некрасовские
стихотворения пользовались неизмеримо большим зна-
чением, чем вся остальная литература.
Слышит ли Некрасов наше сердечное спасибо за
посеянное им «разумное, доброе, вечное?..»
«ПОЭТ — ВЕЛИЧИНА НЕИЗМЕННАЯ»
Эти крепкие, четкие слова были произнесены Бло-
ком в начале восемнадцатого года, когда разгора-
лась гражданская война и многим интеллигентам каза-
лось, что рушатся не только культурные ценности
прошлого, но и надежды на культурные ценности
будущего. Красный бант Февральской революции, ко-
торый надевали даже великие князья, и красногвар-
дейская повязка на рукаве рабочей кожанки оказа-
лись из разных материй. Расплескавшаяся револю-
ционная стихия иногда пугала своей необузданностью
даже некоторых своих создателей. Горький, отдавший
столько сил для подготовки революции и заклинав-
ший ее наконец-то грянуть, на какое-то время расте-
рялся перед вулканической реальностью накликанной
им бури, то захлестывающей порог престарелого
Плеханова, то сбивающей своей грубоватой волной
с ученого очки на Невском проспекте.
Александр Блок, который скакал на коне по сво-
им шахматовским угодьям и посылал незнакомкам
воображенную им «черную розу в бокале золотого,
как неба АИ» в то время, как Горький предоставлял
свою квартиру для нелегальных большевистских со-
браний и давал деньги на печатание прокламаций,—
именно Блок, казавшийся далеким от революции и
всегда подчеркивавший свою беспартийную независи-
мость, не только призвал «слушать музыку револю-
ции», но стал частью этой музыки, написав «Двена-
дцать», и в пушкинской речи сказал: «Поэт—величина
неизменная», как бы предсказывая, что никакие гру-
боватости и даже жестокости бури не могут отменить
вечного назначения культуры. Сказал спокойно, но
не успокоительно. Это была забота не только о куль-
туре, но и о революции, ибо революция, не вооружен-