ма. А Есенин начал писать так, как будто всего это-
го не было, а были только березы, песни под таль-
янку на околицах да иконы в красных углах изб.
Журналы «Весы», «Аполлон», «Мир искусства»,
все литературные и окололитературные дискуссии
того времени не оказали никакого влияния на ран-
него Есенина, как будто не существовали. Это не
было нарочитым отгораживанием от культуры. Есе-
нин не был таким уж малограмотным, как хотелось
бы тем его подражателям, которые самодовольно
прозябают в надменной малограмотности. Они счи-
тают, что достаточно воскликнуть «Гой, ты Русь...»,
и они — есенины. Квасное бодрячество Есенину бы-
ло вовсе не свойственно. Оно свойственно людям с
психологией лавочников, а не крестьян. Психология
лавочников зиждется на крикливой гордости свои-
ми народными корнями, хотя корни эти ими самими
давно обрублены. Человек с действительно глубоки-
ми корнями не хвастается ими, потому что это для
него так же нелепо, как хвастаться собственными
ногами, на которых он стоит. Хвастаются обычно
тем, чего нет: бессовестные — совестью, трусы —
смелостью. В народных песнях, таких, как «Дого-
рай, гори, моя лучина...», «Славное море — священ-
ный Байкал», «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина»,
нет никакого национального хвастовства, и поэтому
эти песни — подлинно народные.
420
Есенин — самый русский поэт, потому что никто,
кроме него, не умел так, «по-русски рубаху рванув
на груди», вывернуть, выпотрошить всю свою душу
н даже сам себя обвинить так, как и худшему его
врагу в голову не приходило. Это. — чисто русская
черта. Эта черта иногда напоминает фразу «самоуни-
чижение — паче гордости». Покаешься, поколотишь
слезно в свою грешную грудь кулаком, а потом мож-
но снова грешить... Но для нормального русского
человека эта вывернутость не просто самоуничижение,
а самоочищение, превратившееся в необходимость.
Среднему американцу, например, несвойственно вы-
кладывать всю душу полузнакомому человеку, каясь
во всех своих слабостях и прегрешениях. Средний
американец умело прячет личные трагедии под ос-
лепительной улыбкой и способен на случайную ис-
поведь лишь в шоковом состоянии. В ковбойских
песнях на первое место всегда ставится сила, физи-
ческое мужество. Героиня русских народных песен —
жалость. В народном русском понятии искрен-
ность — это и есть главная сила человека. Если аме-
риканец спрашивает американца: «Хау ду ю ду?»,
то он даже не ожидает ответа — вопрос чисто фор-
мальный. Конечно, и у нас вопрос «Как жизнь?»
часто носит формальный характер, но порой с дело-
витой равнодушностью задашь этот вопрос и можешь
немедленно нарваться на мучительную исповедь,
доходящую до полного самообнажения.
Если Есенин не «дотягивает» до Блока и Пас-
тернака — в их культуре, а до Маяковского — в его
ораторской мощи, то своей исповедальностью он
«перетянул» их всех, вместе взятых. Поэтому Есенин
и стал самым любимым поэтом людей, для кото-
рых Блок или Пастернак слишком сложны из-за тон-
ких ассоциаций, трудно воспринимаемых, а Маяков-
ский слишком грубоват, потому что его ломаный
стих совсем непохож на народную песню. Есть толь-
ко одна культура, которая всеобща. Это культура
искренности. Есенин был не сравним ни с кем по
этой культуре. Он написал самого себя с такой бес-
пощадностью, на какую никто ни до него, ни после
него не оказался способен.
Вся поэзия Есенина — это огромная поэма о нем
самом, Сергее Есенине. Когда толпы людей прихо-
421
дят на могилу к Есенину и читают его стихи, то они
приходят не просто к автору этих стихов, а прежде
всего к человеку, написанному в этих стихах, узна-
вая в нем самих себя. До сих пор многие читатели
называют Есенина ласково, как закадычного кореша,
«Сережа...».
димый поэт. Не удивляюсь. Для того чтобы пере-
вести Есенина, надо уметь переводить шелест ржи.
А рожь везде шелестит по-разному: и в Шотландии,
и в Рязани.
В стихах Есенина, несмотря на его многие про-
фессиональные огрехи, не ощущается их написан-
ность: они как будто выдышаны.
У Василия Казина есть стихотворение «Гармо-
нист»:
Было тихо. Было видно дворнику,