фильме нет ни признака сладко-ядовитого запаха фаль-
ши. Фальшь исходит не обязательно от спекулятивных
намерений, а иногда из-за художественной ошибки,
из-за недостатка вкуса, как, например, излишняя вы-
сокопарность или излишняя огрубленность. Проза Шук-
шина порой грубовата, но это отражение его страда-
ний при виде реальных грубостей жизни, а не стили-
зация. Проза Шукшина иногда переходит на метафо-
рический язык, поднимающийся до поэзии, но это
опять не стилизация, а его яростная страдальческая
радость от видения того, что, несмотря на все мерзо-
сти жизни, в ней неукротимо живут красота и доброта.
«Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши
сказки, наши неимоверные тяжести победы, наше
страдание — не отдавай всего этого за понюх та-
баку...»
Одно из моих самых любимых произведений Шук-
шина — это сказка-гротеск «До третьих петухов».
Поначалу сказка, прямо скажу, страшновата. Страш-
новата она хотя бы тем, что Ивану-дураку приходится
идти за тридевять земель сквозь муки мученические
за какой-то жалкой справкой о том, что он не дурак.
Разве ум справками доказывают? Конечно, нет. А вот
справочку и об этом могут потребовать. А на пути к
справочке — и Баба Яга, и Змей-Горыныч. «Головы
Горыныча посоветовались между собой.
— По-моему, хамит,— сказала одна.
Вторая подумала и сказала:
— Дурак, а нервный...
А третья выразилась и вовсе кратко:
— Лангет».
Когда Горыныч просит Ивана спеть и глаза его
растроганно увлажняются, то, может быть, одна из
голов и действительно искренне переживает. Но на
то и есть другие головы Горыныча, чтобы контроли-
ровать самую сентиментальную голову. Горыныч хан-
жески требует от Ивана оптимизма:
«— А почему соколом не смотришь? — спросила
голова.
— Я смотрю, — ответил Иван.
— Ты в пол смотришь.
— Сокол же может задуматься?
— О чем?
— Как дальше жить. Как соколят вырастить...»
Вот она — боль у Шукшина. Боль не ради того,
чтобы ею покрасоваться, а чтобы вырастить соколят.
В самой тяжелой жизненной ситуации, перед любыми
горынычами — мысль о потомках, о будущем.
В «Штрихах к портрету» Шукшин как будто бы
пародийно описывает районного философа Князева.
Князев кажется всем смешным, нелепым и даже не сов-
сем нормальным от кажущегося болезненным желания
сопоставлять различные явления и делать свои выводы.
«Так постепенно я весь проникся мыслями о государ-
стве. Я с грустью и удивлением стал спрашивать
себя: «А что было бы, если бы мы все, как муравьи,
несли максимум государству? Вы только вдумайтесь:
никто не ворует, не пьет, не лодырничает, — каждый
на своем месте кладет свой кирпичик в это грандиоз-
ное здание... Когда я вдумался во все это, окинул
мысленно наши просторы, у меня захватило дух. «Ко-
же мой, — подумал я, — что же мы делаем! Ведь
мы бы могли, например, асфальтировать весь земной
шар! Прорыть метро до Владивостока! Построить
лестницу до Лупы!»
Идея асфальтировать весь земной шар, конечно,
бредовая, и даже сам Князев оговаривается: «Я здесь
утрирую, но я это делаю нарочно, чтобы подчеркнуть
масштабность своей мысли». Шукшин показывает и
опасность таких людей, как Князев, если при негра-
мотности и философской доморощенности они начнут
осуществлять свои глобальные замыслы. Но в то же
время Шукшину Князев дорог хотя бы одним тем, что
он самостоятельно думает, и думает не о своей шкуре,
а о народе, о человечестве в целом. Князев — это во-
площенная невоплощенность, ставшая одной из глав-
ных тем Шукшина.
Такая же невоплощенность есть и в образе Сте-
пана Разина — героя романа «Я пришел дать вам
волю».
Степан Разин — тоже разновидность Князева, но
волею судеб вознесенная над волнами истории. Вол-
ны истории уже давно изменились по составу, как го-
ворит древняя пословица: нельзя в одну и ту же воду
войти дважды. Но отражение Степана Разина до сих
пор покачивается в этих волнах. Степана Разина Шук-
шин не идеализирует и не принижает. Он срисовыва-
II Стенькину душу со многих людей, и с себя тоже.
«Весь он — крутой, гордый, даже самонадеянный,
несговорчивый, порой жестокий — в таком-то жила