Как ты жаждешь вырваться из своей девяносторуб-
левой зарплаты, из коммунальной кухни, пропахшей
жареным хеком! Но твоя слишком заметная штоп-
ка на левом чулке — сдача еще не завоеванных пози-
ций. Для вас, пассажиры общественного транспорта,
субботы — это субботники во имя бесконечных озе-
ленений. Воскресенья — походы стадами по грибы в
лес, заваленный консервными банками из-под сайры,
или в тот же лес, приблагороженный снегом, чтобы
вывести лыжными' палками на сугробах «Вася + Ка-
тя = любовь». Пожиратели мороженого мяса. Гло-
татели портвейнов. Покупатели устрашающих черных
сатиновых трусов и галстуков-самовязов. Созерцатели
«Голубого огонька» и «Ну, заяц, погоди...». Вы слиш-
ком слабы, чтобы вырваться из ежедневного болота...»
Так или примерно так думал Игорь Селезнев, ока-
завшийся в студенческий, переходный период своей
жизни перед лицом пассажиров общественного транс-
порта. Игорь Селезнев не мог даже представить, что
он не вырвется. Под словом «вырваться» он отнюдь
не подразумевал драпануть на Запад, как некоторые.
Он хотел «вырваться» внутри. Проникновение в меж-
дународные сферы для него было лишь средством са-
моутверждения в сферах отечественных. Получать
удовольствие от преимуществ приятней там, где они
заметней. «Мерседес» на Ордынке смотрится куда за-
манчивее, чем на Елисейских полях, — там «мерседе-
сов» навалом. Никого не удивишь, если прошвырнешь-
ся в американских шмотках по Бродвею. Шведские
динамики «Танберг» как бы приобретают некую утон-
ченность звука на Кутузовском проспекте. Игорю Се-
лезневу нравился особый иностранный запах, царив-
ший в холлах таких гостиниц, как «Националь», «Ме-
трополь», «Интурист», — запах духов и сигар, недос-
тупных пассажирам общественного транспорта. Ино-
гда Игорю Селезневу казалось, что именно этот
запах придавал иностранцам такую самоуверенность
жестов, как будто они были хозяевами этой страны,
а не ее обитатели. За границу он хотел ездить только
затем, чтобы возвращаться окруженным таким же за-
пахом, создающим невидимую стену между ним, Иго-
рем Селезневым, и пассажирами общественного транс-
порта. Для этого он был готов на все, логически уста-
новив прямую взаимосвязь накопления общественного
и экономического капитала в социалистических усло-
виях. Аморализм добычи привилегий любой ценой его
не пугал. Игорь Селезнев считал, что он имеет на это
право в отличие от пожизненно обреченных на обще-
ственный транспорт пассажиров, с которыми по вре-
менной необходимости ему приходилось телесно со-
прикасаться в роковые часы «пик», физически ощущая
возмущение от фатальной прижатости своего пол-
ноценного английского кашемирового пиджака, раздо-
бытого матерью, к какому-нибудь ивановскому «три-
ко», или от грубого наступания ужасающих бежевых
скороходовских сандалет на мягкую, почти перчаточ-
ную кожу своих итальянских мокасин. Пассажиры об-
щественного транспорта, все без исключения, казались
Игорю Селезневу несчастными людьми, а если они
улыбались или смеялись, то это, по его мнению, было
только от непонимания ими своей несчастности, что
делало их еще более несчастными в его глазах. Игорь
Селезнев даже не догадывался о том, что многие из
этих людей любят свою работу и тех близких, к ко-
торым они возвращаются после этой работы, что вну-
три этих людей не только усталость, заметная с пер-
вого взгляда, но и незаметные ему радости, надежды
и мысли о самих себе и всем человечестве, большую
часть которого и представляли именно они, пассажи-
ры общественного транспорта. Они были заняты, и у
них не было времени не любить Игоря Селезнева. Но
если бы кто-то из них повнимательнее вгляделся в его
глаза, то уловил бы в них металлический отблеск, свой-
ственный взгляду наблюдающего врага. Игорь Селез-
нев тоже был занят, но тем не менее находил время
не любить людей. Он не любил плохо одетых. Усталых.
Больных. Старых. Некрасивых. Неловких. Застенчи-
вых. Грустных. Они мешали его энергичному продви-
жению. Они раздражали его визуальное восприятие
мира. Впрочем, если бы он покопался в себе, то все-та-
ки нашел бы, что они нужны ему, как фон, на котором