и в поэзии,
и на стоянке такси.
Словно пропасть
меж людьми,
даже если впритирку трещащие швы.
«Что вы претесь?»
«Чего вы орете?»
«А вы?»
Обалденье
подкашивает людей
от галденья
магазинных,
автобусных,
прочих очередей.
Добыванье
ордеров и путевок,
бесчисленных справок,
сапог на меху —
это как добиванье
самих же себя на бегу.
Чтоб одеться красиво,
надо быть начеку.
Надо хищно,
крысино
урывать по клочку.
На колготки из Бельгии,
на румынскую брошь
наши женщины бедные
чуть не с криком:
«Даешь!»
От закрута,
замота,
от хрустенья хребта
что-то в душах
замолкло,
жабы прут изо рта.
Горький воздух собесов
и нотариальных контор
пробуждает в нас бесов,
учиняющих ор.
я,
измотанный в джунглях редакций,
злость срываю на ком? —
На жене,
а жена,
чтобы не разрыдаться,
злость,
усталость
срывает на мне.
И дитя,
к стене припадая,
в страхе плачет,
когда,
свистя,
оголенными проводами
нервы взрослых
калечат
дитя.
Лучше розги
для ребенка,
чем дрязги,
где дело доходит почти до когтей.
Нервы взрослых,
пожалейте —
молю! —
паутиночки-нервы детей.
ЗАВТРАШНИЙ ВЕТЕР
Что я невесел,
всего достигнувший,
а не постигнувший
ни хрена?
Снится мне ветер,
меня настигнувший,
ветер,
перепрыгнувший через меня.
Он рвет
от сплошной болтовни провисающие
все телефонные провода,
и все вчерашнее,
все прокисающее
69
катапультирует
в никуда.
Взвихрены ввысь,
как опавшие листики,
вниз возмущенно крича:
«Как же так?» —
разные кабычегоневышлистики,
зыбкие,
как холодцы в пиджаках.
Там, где безветрие,—
там и безверие.
Пусть осыпаются
в камыши
завтрашним ветром
разбойно развеянные
потные красные
карандаши.
Ветер
не ползает
перед кумирами,
крутит обрывки
газет и афиш,
славы вчерашние
перекувыркивая
над перекошенностью крыш.
Будто хлебнув
декабристской жженочки,
ветер взметает
навеселе
все уважаемые бумажоночки,
нас прижимающие
к земле.
Ветер
зашвыривает
под созвездия
мусор,
в котором весь мир увяз:
автомашины,
людей заездившие,
мебель,
рассевшуюся на нас.
Ветер,
от липких экранов оттаскивая
70
всех зачарованных
дурней и дур,
их на любимую башню останкинскую
с маху
насаживает,
как на шампур...
Робкие юноши,
вам проповедую:
вы прорывайтесь
в эпоху стремглав,
ветер истории —
на поветрия
или на ветреность
не разменяв.
Каждое
новое поколение
ветер особый
должно создавать.
Если пылиночки
не поколеблено,
следует,
юноши,
«505!» давать.
Молодость —
это эпохи проветриванье.
В старости
быть молодым трудней,
если вы быть молодыми
промедлили
в молодости своей.
Разве такие вы
все никудышные?
Время втяните
горячечным ртом.
Будет безветрие,
вами вдышанное,
ветром
выдышано
потом.
И ветер,
себя мирозданью
раздаривая,
родится,
распластываясь
в броске,
и будут заслуженно рушиться
здания,
построенные
на песке.
И я, этих зданий
немало воздвигнувший,
счастливо взгляну,
никого не виня,
как удаляется,
гриву
выгнувший,
ветер,
перепрыгнувший через меня.
КА БЫЧЕГОНЕВЫШЛИСТЫ
Не всякая всходит идея,
асфальт пробивает не всякое
семя.
Кулаком по земному шару
Архимед колотил, как
всевышний.
«Дайте мне точку опоры,
и я переверну всю землю!»,—
но не дали этой точки:
«Кабы чего не вышло...»
«Кабы чего не вышло...» —
в колеса вставляли палки
первому паровозу —
лишь бы столкнуть с пути,
и в скальпель хирурга вцеплялись