своего народа «усатых немцев», только оно называ-
ло их «бородатыми русскими».
Но в те времена и «Большая Берта» казалась
ужасающим чудовищем. Сейчас постепенно может
образоваться привычка и к существованию нейтрон-
ной бомбы. Чем страшнее сила оружия, тем страш-
нее привычка к войне. Возрастает опасность гегемо-
низма и союзов одних держав против других. Атом-
паи бомба и в руках высокоразвитого государства
страшна, ибо развитие техники не всегда означает
развитие совести. Что же произойдет, если в буду-
щем атомные бомбы станут принадлежностью не толь-
ко государств, но и политических организаций, и част-
ных лиц?
Одни полицейские методы борьбы против терро-
ра беспомощны. Надо изменить те условия, из кото-
рых вырастает террор. Захватническая война есть не
что иное, как террор сконцентрированный и даже офи-
циально награждаемый, и бороться с ее возможно-
стью или реальностью надо лишь изменением усло-
вий, из которых он вырастает. Войну друг с другом
надо заменить общей войной друг за друга, против
эксплуатации, голода, загрязнения окружающей сре-
ды, болезней. Человечество настолько потенциально мо-
гуче, что, объединившись, сможет победить и смерть.
Для того чтобы уничтожить привычку к войне,
надо уничтожить взаимонедоверие. Великая роль в
борьбе с войной принадлежит мировой культуре, ибо
по своей природе она — строительница взаимопони-
мания между народами. Культура и война — это не-
примиримые враги, потому что война — это анти-
культура.
Но что такое культура? Однажды на Амазонке
одна старая индианка, предлагая мне банан, очисти-
ла его шкурку, вымыла банан в реке, кишевшей па-
разитами, и только потом дала его мне. Она дума-
ла, что так будет более культурно, более цивилизо-
ванно. Но почему эта индианка была лишена воз-
можности читать и открыть для себя Сервантеса,
Шекспира, Свифта, Рабле, Достоевского? Разве эта
индианка И миллионы ей подобных не есть вина
истории перед человечеством? Что может сделать та-
кая индианка, целомудренная в своем неведении, пе-
ред угрозой ядерной войны?
Питер Устинов в своей речи на форуме сказал:
«Человеческое тело есть микрокосмос всего челове-
чества... Бесполезно говорить: «Что бы ни случилось
с телом, руки должны быть хорошо вымыты и нама-
ннкюрены». Руки могут быть хорошо вымыты и нама-
пнкюрены, но если распадется тело, то они отвалят-
ся тоже...» Нельзя отделить культуру от жизни все-
го человечества, бессмысленно чистенько мыть куль-
эмиграции, «Колокол», ибо набат и восстание сове-
сти всегда были связаны.
Поэт Кедрин писал о войне:
Снаряд случайно в колокол ударил,
и колокол, сердясь, заговорил.
Роль колокольную снова взяли на себя поэты на-
шего поколения. Вознесенский писал:
Колокола, гудошники...
Звон. Звон.
Вам, художники
всех времен!
Функция большого искусства — это функция ко-
локола, будящего заснувшую совесть.
Когда того или иного художника критикуют толь-
ко за то, что он смотрит на мир (по русскому идео-
матическому выражению) только с собственной ко-
локольни, то на самом деле счастье, что у него есть
своя собственная колокольня. Лишь бы она не пре-
вратилась ни в башню из слоновой кости, ни в бюро-
кратическое кресло, ни в трибуну для риторической
болтовни, ни в персональный бункер.
В США в магазине сувениров я увидел лосьон
для бритья под именем «Либерти белл» («Колокол
свободы»). Это был стеклянный колокольчик, сделан-
ный в форме миниатюрного колокола, когда-то про-
возгласившего независимость Соединенных Штатов.
При виде этого бестактного, вульгаризированного
символа я с горечью вспомнил строки Тютчева:
О если бы живые крылья
души, парящей над толпой,
ее спасали от насилья
бессмертной пошлости
людской.
Когда изначально талантливые художники ком-
мерциализируются и смотрят на мир с колокольни по-
зорного благоразумия, как говорил Маяковский, то из
колоколов, будящих совесть, они превращаются
в парфюмерные, стеклянные пародии на колокола.
Я многое люблю в искусстве Америки, но как стыдно
видеть появляющиеся на страницах журнала «Тайм»