У нас общая мать — земля, у нас общая миро-
вая культура, сложенная из тысячи национальных
культур, общий враг — потенциальная война.
Колокола не только могут оплакивать уже исчез-
нувших.
Колокола должны спасать еще не исчезнувших.
Когда-то во времена исторических войн колокола
переливали на пушки. Сейчас пришло время пушки
переливать на колокола.
ПАДЕНИЕ ДИКТАТУРЫ ПЛЯЖА
(Из итальянского дневника)
Я стоял на месте, где убили Пьера Паоло Пазо-
лини. Полупустырь-полуулица, прячущаяся за спиной
гостиниц и пляжных комплексов Остии. Там — шум-
но шла купально-загоральная жизнь современных
римлян, спасавшихся от июльского удушья, царив-
шего в столице, где статуи и дворцы были, казалось,
раскалены добела от зноя. Здесь — от нестерпимого
солнца не было защиты, но чудилось, что все придав-
лено окраинным преступным полумраком. На покры-
той трещинами иссохшей глинистой дороге, сохраняв-
шей вязкую душу недавней грязи, в автомобильную
колею была вмята чья-то разодранная рубашка —
может быть, оставшаяся от кого-нибудь другого, уби-
того после Пазолини на том же самом месте. По пласт-
массовой соломинке, торчащей из треугольного отвер-
стия в валявшейся среди запыленных ромашек же-
стянке, где «Кока-кола» было написано по-английски
и по-русски (как мне сказали, в честь Олимпийских
игр), деловито полз муравей. Посреди дороги, бес-
смысленно подпертое палкой и прикрученное к этому
жалкому костылю алюминиевой проволокой, стояло
тонкое безлиственное и почти обезветвленное мертвое
дерево, более похожее на другую палку, чем на де-
рево, — единственный памятник Пазолини.
По -обе стороны дороги было всего-навсего два
полуразвалившихся домика с дворами, обнесенными
ржавыми железными сетками, откуда сквозь вися-
щие на веревках почти белые от стирок взрослые
джинсы и бесчисленные детские крохотные носочки
за мной следили чьи-то глаза — одновременно и на-
стороженные, и равнодушные. Может быть, эти глаза
видели, как убивали Пазолини. За колючей прово-
локой, независимо от жизни пустыря, возвышалась
радиолокационная башня находящейся неподалеку
военной базы. Рядом было полузаросшее клевером,
с желтыми, истоптанными пролысинами, футбольное
поле, где до самой смерти играл Пазолини с местной
шпаной.
Когда его нашли на дороге выброшенным из ма-
шины, а документов при нем не было, то полицей-
ский врач зарегистрировал труп молодого человека
лет двадцати пяти — настолько крепким и муску-
листым было его тело. А он перешагнул за пятьдесят.
Я думал об этом трагическом, на редкость талант-
ливом человеке, не только изломанном жизнью, но
и беспощадно изломавшем самого себя. Трагедия
Пазолини была трагедией поэта в обществе, где поэ-
зия как профессия не существует. В шестьдесят треть-
ем году, когда меня резко критиковали, он прислал
мне телеграмму с поздравлениями по поводу этой
критики и даже с выражением зависти. В частности,
там говорилось: «Все равно это счастье, когда о сти-
хах говорят на государственном уровне, даже ругая.
Здесь, в Италии, если поэт разденется, голым зале-
зет в фонтан на площади Испании и оттуда будет
выкрикивать свои стихи, на него никто не обратит
внимания. Я хотел бы научиться писать стихи по-
русски, но уже поздно...»
Автор цикла стихов «Прах Грамши», Пазолини
бросил писать стихи, потому что круг читателей поэ-
зии в Италии был, в его понимании, оскорбительно
мал для самой поэзии. Он выбрал кино, показавшее-
ся ему лучшим средством для завоевания не несколь-
ких тысяч, а сразу миллионов душ. Но жестокий
мир кино стал разрушать его. Его первые суровые,
неприкрашенно жесткие фильмы — «Аккатоне» или
«Евангелие от Матфея» — получили признание толь-
ко узкого круга зрителей. Тогда, может быть, от ду-
шераздирающего «Вы хотите другого? Нате вам!»
он бросился в эротические аттракционы «Кентербе-
рийскнх рассказов», «Цветка тысячи и одной ночи».
Его последний фильм «Сало, или 120 дней Содома»,
показывающий садистские эксперименты фашистов
над подростками в провинциальном городке, был осо-
бенно саморазрушителен, ибо при всей антифашист-