шена нравственности — это лишь инстинкт самоза-
щиты. Можно ли борьбу лишь за собственное сущест-
вование возводить в подвиг?
Переломным моментом в жизни Хемингуэя была
гражданская война в Испании. Здесь ему не нужно
было искусственно создавать ситуации для проявле-
ния мужества. Это был повод для единственно до-
стойного мужества, освещенного благородством цели.
Всех матадоров, львов и антилоп смел со страниц
Хемингуэя ветер пожарищ. Личные несчастья людей,
не находящих себе места в жизни, отступили перед
темой парода, не находящего себе места в собствен-
ной стране. Рядом с подвигом антифашизма охот-
ничьи подвиги оказались игрушечными. Настоящему
человеку наблюдать человеческую корриду из безо-
пасной ложи стыдно. А Хемингуэй был именно таким
настоящим человеком. Проклявший бессмысленность
первой мировой войны, он заявил, что есть и другая
война, «если знаешь, за что борются люди, и знаешь,
что они борются разумно».
В облике шофера Ипполито он увидел сражающий-
ся народ и пошел вместе с этим народом. «Пусть кто
хочет ставит на Франко, на Муссолини, на Гитлера.
Я ставлю на Ипполито». Ставка Хемингуэя на Иппо-
лито была проиграна. Но только временно. Ставка
на народ в конечном счете беспроигрышна.
Испанский народ был лицемерно предан. Интер-
бригадовцы покидали Мадрид, размазывая слезы по
небритым, прокопченным дымом пожарищ лицам. Но
Роберт Джордан до сих пор тащит взрывчатку на
спине, чтобы помочь народу. Старуха Пил ар до сих
пор жива и не умрет никогда, воздвигнутая Хемин-
гуэем словно каменное изваяние страданий и борь-
бы. Именно на яхте, названной сПилар», Хемингуэй
ходил во время второй мировой войны на поиск
немецких подлодок.
По это было уже не искусственным, а естествен-
ным проявлением исключительного характера в иск-
лючительных обстоятельствах. Личное мужество об-
рело смысл. Этим смыслом стал антифашизм. «Чело-
век один не может быть. Нельзя теперь, чтобы чело-
век один. Все равно человек один не может ни чер-
та...» — вот что хрипел умирающий Гарри Морган,
всю жизнь ставивший только на себя, но понявший
перед смертью, что такая ставка обречена. Хемин-
гуэй ставил на Ипполито.
Он не хотел быть только писателем. Большим
писателем не может быть тот, кто только писатель.
Гражданская уклончивость, социальное равнодушие
или ложно сделанный выбор исторической ставки не-
избежно ведут к саморазложению даже крупных
талантов. «Разбогатев, наши писатели начинают жить
на широкую ногу, и тут-то они попадаются. Теперь
уж им хочешь не хочешь приходится писать, чтобы
поддерживать свой образ жизни, содержать своих
жен, и прочая и прочая. А в результате получается
макулатура... А бывает и так: писатели начинают
читать критику. Если верить критикам, когда те поют
тебе хвалу, то приходится верить и в дальнейшем,
когда тебя начинают бранить, и кончается это тем,
что теряешь веру в себя...»
Не надо верить легендам о Хемингуэе как об иска-
теле приключений. Он искал не приключений, а осмыс-
ленной точки приложения личного мужества. Возмож-
но, момент, когда эта точка расплылась в его глазах,
и стал его концом. Возможно, он почувствовал, что
так и не написал своей главной книги, о которой
думал всю жизнь. Но он успел написать самого себя,
а это немало.
Хемингуэй врубил в сознание читателей, может
быть, больше, чем собственные книги, — собствен-
ный образ как автора этих книг.
С такими людьми, как Хемингуэй, не обязательно
встречаться — все равно есть ощущение встречи. Он
рассыпал свой образ по множеству своих героев, а
его герои стали частью нас, — значит, и он стал нами,
и в этом его бессмертие. В этом для него и была
задача литературы, и он ее выполнил: «Задача писа-
теля неизменна. Сам он меняется, но задача его ос-
тается та же. Она всегда в том, чтобы писать прав-
диво и понять, в чем правда, выразить ее так, чтобы
она вошла в сознание читателя частью его собствен-
ного опыта».
Сейчас, когда вопрос сокращения, а затем пол-
ного уничтожения оружия массовых убийств явля-
ется главным вопросом современности, слова «К убий-
ству привыкнуть нельзя» звучат как завещание Хемин-