родного правительства... Нельзя на это поддаваться».
Президент вспомнил, как генерал Пиночет, дру-
жески взяв его под локоть после вчерашнего засе-
дания, доверительно сказал: «Вам нужно отдохнуть.
Вы почти не спите. За спиной армии вы можете спать
спокойно». Альенде ощутил какую-то холодную сталь-
нннку в кончиках пальцев Пиночета, и ему стало не
по себе. «Я становлюсь мнительным,— нахмурился
президент.— Такая посредственность, как Пиночет,
и вдруг — заговорщик? Он слишком туп и труслив
для этого... Нервы, проклятые нервы... Вчера, когда
сотрудник министерства внутренних дел положил на
мой стол информацию о распространении слухов
про мою психическую неполноценность, мне показа-
лось, что он насмешливо изучает мою реакцию на
это. Я поднял глаза, а на его лице была лишь служ-
бистская учтивость. Кто знает, какое у него было ли-
цо в тот момент, когда мои глаза были опущены?
Опять мнительность... Надо взять себя в руки. Но
как взять в руки ситуацию? Она по-рыбьи виляет
хвостом, ускользает, растворяется. Почему вернулся
Неруда из Парижа, который он так любит? Когда
я спросил его, что случилось, он ответил: «Я — ан-
тикрыса». Я тогда не сразу сообразил — была обыч-
ная банкетная толкотня... Теперь понимаю. Это же
просто... Крысы бегут с тонущего корабля, а Пабло
вернулся на корабль. Но разве корабль тонет? Он
трещит, у него много пробоин, но он идет. Он доплы-
вет до порта. Если я не доплыву — неважно... А хо-
телось бы пройтись к тому порту, к которому я
плыл всю жизнь... Шутка Неруды была предупреж-
дением. Поэты, может быть, не разум, но инстинкт
нации... ее интуиция. Рауль Рамой Хименес когда-то
сказал, что Пабло Неруда — лучший плохой поэт.
Его раздражало многословие Пабло. Но когда Хи-
менес побывал в Латинской Америке, он изменил
мнение о Неруде и написал другое: «Неруда как
будто хочет заполнить гигантские обессловленные
просторы Латинской Америки и объединить их сво-
ими стихами». Вот это точно... Двадцать стран, гово-
рящие на одном и том же языке, когда-нибудь объ-
единятся. Но как найти общий духовный язык для
стольких разных народов, если в такой маленькой
стране, как Чили, мы не можем его найти для одного
народа? Меня подталкивают на аресты. Но когда
начинаются аресты, они превращаются в снежный
ком, а он — в лавину, сметающую и виновных и не-
виновных. Жестокость, даже вынужденная, превра-
щает справедливость в несправедливость. Но если
справедливость слишком мягкотела, жестокость
ее подминает, раздавливает. Мягкотелая справед-
ливость невольно становится причиной стольких же
жертв, отданных ею без борьбы на расправу, и раз-
ве тогда она — справедливость? Как найти ту един-
ственную грань, когда справедливость будет не на-
столько жестока, чтобы стать своей противоположнос-
тью и чтобы она одновременно не была неспособной
защитить сама себя?»
Так спрашивал себя президент Альенде и не нахо-
дил ответа, а толпа женщин, колотя по днищам пус-
тых кастрюль, скандировала под окнами «Ла Монеды»:
— А1#о сотег! А1&о сотег!
Была середина августа 1973 года.
Одиннадцатое сентября, когда Пиночет отдаст
приказ о бомбардировке президентского дворца, бы-
ло уже недалеко...
СПРАВЕДЛИВОСТЬ ЗАВТРАКА
Году в пятьдесят седьмом мне позвонил Семен
Исаакович Кирсанов:
— Приехал Неруда... Я устраиваю в его честь
ужин... Раздобыл по этому случаю седло горного ба-
рана... А Неруда обещал сделать какой-то замеча-
тельный коктейль...
Неруда, хотя он был гостем, вел себя на этом
вечере как гостеприимный, любезный хозяин.
Когда он вошел, первым его вопросом было:
— Все есть для коктейля? Ага, есть джин, есть
лимоны... Фу, это сахарный песок, а мне нужна са-
харная пудра... Можно ее достать? Лед слишком
крупными кусками — его надо потолочь... Настоящий
дайкири делается с крошеным льдом...
Он вообще любил угощать. Вся поэзия Неруды —
это приглашение к большому столу, за которым все
в тесноте, но не в обиде, где на крепком дереве, за-
слоненном локтями рабочих, моряков, поэтов, стоят
его дышащие морем, землей, небом стихи. Его поэзия