чтобы женщина была тенью рядом с ним, лишают
ее личности. А когда в женщине исчезает личность,
мужчины перестают их любить и даже спрашивают
себя: за что я ее полюбил когда-то? Виктор был не
такой. С ним я впервые ощутила себя сама собой.
Он никогда меня не старался подчинить, а я не ста-
ралась подчинить его. Он меня многому научил в
жизни, но никогда ничего не навязывал. Когда мы
были вместе, это была свобода...
Я задаю вопрос еще более мучительный и для
меня самого, и для Джоан.
Но кто может лучше, чем она, дать ответ на этот
вопрос?
— Скажите, а его последний день действительно
был таким, как об этом поют в песнях?
Есть разные вдовы знаменитых людей. Некото-
рые из них рассказывают уже не саму реальность, а
легенды, которые, возможно, кажутся им реальны-
ми. По Джоан не из таких вдов.
— Последний раз я видела Виктора в день пере-
ворота. Он быстро позавтракал и ушел — торопил-
ся в радиостудию. После Виктора арестовали и
увезли на стадион. Там он пробыл два дня. За ним
пришли и увели его вниз, в подсобные помещения
стадиона, превращенные в камеры пыток. Оттуда до-
носились крики — может быть, и его тоже. Но пино-
четовцы не любят свидетелей. Ни один человек ни-
когда не говорил мне, что он видел собственными
глазами, как Виктору отрубали руки. Возможно, это
только легенда. Но в этой легенде нет лжи. Так
могло быть. Тело Виктора бесследно исчезло, и я не
смогла даже похоронить его...
В глазах Джоан нет слез, и слова просты и
страшны.
— Вы только после смерти Виктора стали зани-
маться политикой?
— Мне казалось, что политика — это всегда
болтовня, под которой скрывается карьеризм, и боль-
ше ничего. Но Альенде был другим. За это его и
убили. Он был единственным политиком и одновре-
менно честнейшим человеком из всех, которых я зна-
ла. Во время предвыборной кампании Виктор и я
помогали Альенде, устраивали концерты, хотя толь-
ко однажды нам пришлось пожать его руку. Не ду-
маю, что я занимаюсь политикой сейчас. То, что я
делаю, — это простые человеческие поступки. Мне
кажется, никто не может быть равнодушным к то-
му, что случилось в Чили. Я работаю в этом коми-
тете не потому, что Виктор убит. Если бы он остал-
ся жив, я делала бы то же самое...
Бессовестных народов нет. Совесть рассыпана в
каждом народе по многим людям. Но совесть нуж-
дается в концентрированном личностном воплоще-
нии. Вот почему эта женщина так напоминает мне
Джейн Фонду. Как Джейн Фонда воплотила в себе
гражданскую совесть прогрессивной Америки во
время войны во Вьетнаме, так и Джоан Хара во-
площает в себе совесть Англии в трагедии чилий-
ского народа.
Руководитель организации «Солидарность с Чили»
Майкл Гэйтхауз тоже когда-то был далек от поли-
тики. Он работал служащим вычислительных уста-
новок в Англии, неплохо зарабатывал. Но душа
тосковала по смыслу жизни, поднимающему челове-
ка над ежедневным однообразием. Поиски смысла
жизни замерцали загадочными искрами на далеких
чилийских берегах, когда к власти пришло правитель-
ство Альенде. Прочитав в английских газетах, что
многие иностранные специалисты бегут из Чили, как
крысы с тонущего корабля, Майкл поехал туда ра-
ботать для нового правительства. Он хотел понять не
по книгам, а по собственному опыту, что такое со-
циализм. Но вместе с молодым социализмом он уви-
дел и его врагов. Он видел, как сынки чилийских бо-
гачей переворачивали и поджигали автобусы, как
жены богачей шли на лицемерную демонстрацию,
крича, что они голодные.
— Саботажники сделали меня социалистом, пи-
ночетовцы — коммунистом, — улыбаясь крепкими зу-
бами, встряхивая рыжей челкой, говорит тридцати-
трехлетний Майкл Гэйтхауз, подтянутый, собранный,
не любящий лишних слов. Информация, которую он
дает мне о деятельности организации, лишена па-
тетики, но от этого впечатляет еще более:
— Сразу после чилийского переворота по поли-
тическим причинам страну покинуло около трехсот
тысяч человек, затем в связи с экономическим хао-
сом еще около четырех тысяч человек. В Англии сей-
час три тысячи чилийцев. Мы помогаем им устроить-