Когда она ощупью вернула на глаза инфракрасные очки, Шел уже замахивался на женщину своим ломиком — двумя руками и так быстро, что слышен был свист рассекаемого воздуха. Она успела подумать, в какую красивую кашу превратится голова этой стервы…
Но этой головы не оказалось там, где она была всего мгновение назад. Женщина сделала сальто назад, приземлилась на руки, и ноги в сапогах космолетчика оказались на уровне лица Шела.
Он успел пригнуться, подставить под удар ломик — и лишился его, потому что женщина каким-то невероятным приемом извернулась и ударила ногами сбоку. А в следующую секунду она уже снова стояла на ногах, с клинком в руке и в стойке. Видно было, что ножевой бой она знает.
Шел нырнул, Реми вскрикнула и метнулась всем телом, метя женщине под колени.
Корбиньи подпрыгнула, извернулась в прыжке — неприятно медленно при таком тяготении, хотя само движение было ей знакомо как звук собственного сердца, — пришла на руки на пол и выпрямилась с ломиком в одной руке и ножом в другой.
Мужчина нерешительно остановился. Женщина судорожно облизнула губы.
Корбиньи ухмыльнулась, поманила их ножом, взвесила на руке ломик:
— Да неужто вам, планетникам, умирать не хочется?
— Послушайте… — начал было мужчина, но Корбиньи уже перестала улыбаться, рассекла воздух ломиком и заорала со всей властностью рожденной быть Первой:
— Вы, тараканы разномастные! Как вы смеете врываться в дом моего кузена и уничтожать его работу? За одно это вы заслуживаете смерти! Но я пожалею вас, глупцов. — Она сделала паузу, набрала полную грудь воздуха и взревела: — ВОН ОТСЮДА!
И они бросились прочь, спотыкаясь на бегу, словно их очки ночного видения мало помогали в приятном сумраке дома Анджелалти. Слышно было, как они выбрались из дома. Корбиньи неслышно подошла к двери, как раз успев увидеть, как оба непрошеных гостя сворачивают за угол на главную улицу.
Корбиньи покачала головой.
— Значит, кузен, — прошептала она в светлеющем полумраке, — были у тебя причины сегодня не возвращаться.
Она спрятала нож и вышла на улицу, позаботившись запереть за собой дверь. Морща лоб, она вспомнила его привычки и любимые места, вышла во двор, на улицу и через Нижний город пошла в Верхний его искать.
Глава девятая
Если верить пыльному справочнику черной магии, найденному на нижней полке с плесневеющими переплетенными книгами, его звали Сариалдан, и он был демоном невероятной мощи, не подчинявшимся ни одному известному заговору или защитному амулету.
Шилбан, которого удалось поймать в самом верхнем кабинете, недовольно воззрился на страницу, подсунутую ему под нос, а потом резко наставил тот же нос на Лала.
— Во что ты на этот раз влез? Лал ухмыльнулся:
— Я мог бы оказать тебе плохую услугу и ответить.
— Вряд ли стал бы, — фыркнул ученый и покачал иссохшей от старости головой. — А с Камнем Страха дурака валять не стоит, молодой человек. Отыщи себе другую игрушку, побезопаснее.
— Но он сам меня нашел, — пробормотал Лал, ненадежно пристроив книгу на заваленный бумагами и книгами стол и сам пристраиваясь боком на подоконник. — Чуть не стоил мне жизни — и сорвал дело. А если все начнут привозить Камни Страха, чтобы охранять свое имущество? Я вообще без работы останусь!
— Другую найдешь, — буркнул старик, перекладывая справочник себе на колени и хмуро разглядывая выпадающую страницу. — Такую же сумасшедшую, как эта.
Он вздохнул.
— Можешь не беспокоиться. Мало кто способен находиться с этой штукой в одной комнате. Еще меньше тех, кто может взять ее в руки. Нет причины думать, что люди бросят славные и уютные электронные системы защиты и сменят их на нечто столь рискованное, как Камень Страха.
Шилбан бережно перевернул страницу.
— В книге сказано, что антидота не существует, — пробормотал Лал, опасаясь, как бы старый ученый не увлекся чтением этого тома. — Но ты только что сказал, что есть люди с пониженной чувствительностью. Такие, что даже могут держать этот камень в руках?
— Ну, есть и такие. Отчего бы не быть? — буркнул недовольно Шилбан.
— Потому что когда его в руки берешь, голова отваливается! — огрызнулся Лал.
Шилбан скрипуче захихикал:
— Ага, не любит юный мастер проигрывать! Но видишь ли, в чем дело: есть большие трусы, а есть такие, которым чувство страха неведомо. Сариалдан не живой, это просто глупый передатчик. Он просто передает страх, мальчик мой. Всего лишь страх.
Шилбан захлопнул фолиант и водрузил его на стопку разнокалиберных томов.
— Всего лишь страх. — Лал расширил глаза, соскользнул на пол и выудил из кармана золотой круг. — Шилбан!
Старик, уже успевший погрузиться в свою книгу, поднял голову, без всякого любопытства глянул на золотой круг. Лал взял его руку и вложил в нее монету:
— Это тебе. И спасибо тебе за помощь, ученый.
— Не за что, мальчик, не за что, — пробормотал старик, машинально сжимая монету в пальцах. — Увидимся еще когда-нибудь.
Он снова склонился над книгой.
— Может быть, — сказал Лал, хоть и был уверен, что ученый уже не слышит. — Но вряд ли, боюсь.
Тихо, словно его шаги могли нарушить сосредоточенность старого ученого, Лал вышел из кабинета и тенью спyстился по лестнице.
Всего лишь страх.
Он шел по гниющим улицам Старого города, сражаясь с собственными мыслями, приводя их в порядок.
Сариалдан передает страх. Чтобы с ним справиться, нужно только прямо назвать себе, чего ты боишься, и вспомнить, что сами по себе эти страхи не убивают.
Он свернул за угол, перейдя из тени на свет. Глаза мгновенно перестроились, сохраняя остроту зрения.
Он боится… Он боится… чего?
Смерти, конечно. Бездыханности в легких, незрячести в глазах, вечного отсутствия сознания — или осознания собственной смерти, столь же ужасного и столь же необоримого. Правда, здесь, на Хенроне, Синий Дом поставляет для умирающих тела. За определенную цену.
Лал остановился, глядя невидящими глазами в дальний конец замусоренного сквера.
Он боится Синего Дома.
Потерять свою жизнь в Синем Доме, чтобы твое тело служило другому… Он задрожал, несмотря на теплые лучи солнца. И содрогнулся еще раз, когда пришла следующая мысль.
Потерять сознание — и очнуться в другом теле. Смотреть из-за лица, мимика которого тебе незнакома, стать безвозвратно пленником чужого сердцебиения, снова учиться ходить, бегать, есть, говорить…
У него похолодели пальцы, участилось дыхание, лоб покрылся испариной. Он заставил себя рассмеяться и встряхнулся, решительно свернув в переулок. Эдрет когда-то говорил ему, что самое ценное качество (и оно же самый страшный враг) мастера-вора — это яркость его воображения.
Всего лишь страх.
Позади послышался шорох — Лал обернулся. Страх мгновенно сменился смертельным спокойствием, сорл-клинок скользнул в руку, тело пригнулось в стойке.
На двойном расстоянии вытянутой руки стояла Корбиньи, согнув спину в полупоклоне, держа руки ладонями вверх, и смотрела ему под ноги.
Он опустил взгляд, увидел растерзанные останки своего паука — и рядом с ним ее клинок в ножнах.
Он поднял глаза — и его лицо было холодным, рука твердо держала нож. Корбиньи понравилась скорость, с которой он принял боевую стойку, понравилась беззвучная плавность его движений.
В гораздо меньшей степени понравилось ей выражение его лица — словно крошечный робот, которого она положила к его ногам, был ему родней, словно ее нож, предложенный добровольно, не имел для него совершенно никакой ценности. Она подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.
Глаза у членов Экипажа были черными или, реже, янтарными. У Анджелалти глаза были голубые, и этот цвет придавал им еще большую холодность. Корбиньи уже показалось, что она сделала ошибку в расчетах и что он даже не позволит ей…