— Кузину, — поправил ее Шел. Саксони опасно прищурилась:
— Как ты сказал?
— Назвалась его кузиной, — пояснил Шел и повернулся к своей напарнице. — Помнишь, Рем: назвала нас тараканами и пожелала узнать, что мы себе думаем, что врываемся в дом к ее кузену и ломаем его имущество.
— Точно, — кивнула Реми. — Вот мне и показалось, что она на него похожа.
— И еще она явно разбирается в людях, — добавил Вилар будто про себя.
Взгляд Саксони бегло царапнул по его лицу и тут же вернулся к незадачливым взломщикам.
— Вы ее узнаете, если снова увидите — эту кузину?
— Да, госпожа Белаконто, — ответила Реми с нехарактерным отсутствием энтузиазма.
Вилар нахмурился: Реми всегда была рада заварушкам. Похоже, шлюха с ножом произвела на нее впечатление.
— Я ее узнаю, — сказал Шел, полностью в своем стиле. Спросили — ответил, а думать — не его работа.
Саксони кивнула, подошла к окну и стала глядеть на улицу — очевидно, обдумывая сведения об этой невесть откуда взявшейся кузине. Наконец-то нашлось, за что зацепить этого вора, а то уже казалось, что он гладкий, как бронестекло.
— Вилар!
Он выпрямился и едва слышно прищелкнул каблуками:
— Да, госпожа Белаконто?
— Доставь ее сюда. — Она повернулась от окна и махнула рукой на незадачливую пару. — Возьми этих двоих и вообще столько людей, сколько тебе нужно. Из любого подразделения. Но мне нужна эта женщина, и нужна немедленно. — Она улыбнулась, и Вилар почувствовал, как у него холодок пробежал по позвоночнику. — Подумать только: у Лала сер Эдрета есть кузина!
Она потеряла его в Верхнем городе в толпе планетников и пошла в парк посидеть на солнышке и все обдумать.
Корбиньи любила парки. А этот, с плещущим и сверкающим фонтаном, в окружении заросших сорняками цветов, напомнил ей Оранжерею, которая дала имя «Зеленодолу». Она устроилась на спинке скамейки, поставила ноги на сиденье и вздохнула.
— Ну, ты и дала маху! — проворчала она себе под нос, бросая в фонтан кусочек кварца.
Хотя надо быть к себе справедливой: ничего другого она и не могла делать. Честь не позволяла ей стоять в стороне и смотреть, как хулиганы-планетники громят жилище Члена Экипажа. А то, что они посмели применить свое разрушительное искусство к личному жилищу Капитана…
Она снова вздохнула и гневно бросила в струю еще один камешек.
— Не то чтобы он вел себя как Капитан…
Но он — человек Корабля, плоть от плоти и кровь от крови, и его упрямство и независимость, которые сейчас вызывали у нее такую досаду, подтверждали его родство убедительнее любой генной карты.
Порыв ветерка бросил ей в лицо брызги фонтана, она подняла руку отвести волосы с лица. Они чересчур отросли — почти на четыре ее пальца. Анджелалти носил волосы по-планетному — до плеч, и перевязывал лентой, что показалось ей привлекательным. До сих пор она стриглась почти наголо, как принято в Экипаже.
Она резко встала, бросив остальные обломки кварца сверкающей горстью. Вечно все сводится к одному! Экипаж и Анджелалти. Анджелалти и Экипаж. Он постоянно отрицает свое родство, пытался ее прогнать — даже сейчас он ее отослал, хотя врагов им следовало бы встретить плечом к плечу.
Он проклял Корабль!
И все же… Завтрашняя Запись. Корбиньи сама видела ее, сделанную на настоящей бумаге. Древние следы чернил поблекли, но по-прежнему легко читались. Она была свидетельницей казни Индемиона Кристефиона, хотя смерть Капитана положено было видеть не всякому. Она искала имя и пророчество через года и бесчисленные обманы — и достигла цели.
И обнаружила, что ее цель — привлекательный молодой человек, в котором нет ничего богоподобного и которого интересуют только его собственные дела.
Ах, если бы только Завтрашняя Запись говорила более конкретно! Но она знала только, что сын Капитана, Умершего Безвременно, спасет Корабль от какой-то страшной опасности — приведет его к безопасности и великому будущему.
Не очень заманчивое предложение — даже для того, кто был воспитан планетниками и бит жизнью.
Корбиньи встряхнулась, быстро пошла по парку. На краю травяного ковра она остановилась под палящим солнцем и засмотрелась на играющих детей. Взлетал и падал мяч, бегали и кричали дети.
Она передернула плечами, вспомнив деформированное тельце, грустное сочувствие Медика, дававшего ей объяснения, пока родовой наркотик немного притуплял боль: «Он слишком деформирован, чтобы жить. Это — милосердие. Он будет отправлен в путь со всей честью, какая подобает Члену Экипажа».
Мяч вырвался из группы игроков и неровно запрыгал по траве, преследуемый одной крошечной персоной. Корбиньи перехватила мяч и с улыбкой подняла его вверх. Девочка приостановилась, серьезно глядя во все глаза, потом ее лицо прояснилось, она улыбнулась и бросилась вперед, чтобы выхватить мяч.
— Спасибо, сударыня! — крикнула она, уже спеша к своим друзьям.
— Всегда пожалуйста, дитя, — тихо отозвалась Корбиньи и покачала головой. — Вот если бы Анджелалти было так же легко завоевать!
Он шел в плотной толпе Третьего Вечера, вылощенный до предела, гладкие светлые волосы стянуты сзади лентой под цвет его синих глаз и блузона с широкими рукавами.
Драгоценные камни мерцали у него на пальцах, на запястьях и у шеи; их было достаточно, чтобы отметить его как человека состоятельного, но не настолько много, чтобы привлечь взгляды и внимание любопытных.
Он кружил по толпе, время от времени выходя из нее, чтобы сделать ставку в казино или выпить вина в баре. Тот, кто обратил бы внимание на его тягу к людным местам, заметил бы и его молодость, отнеся пристрастие к толкотне на счет юной жажды приключений.
Со временем это кружение вывело его к менее популярным и людным увеселительным заведениям, и он свернул в какой-то проулок, не отставая от собственной темной тени. В конце концов он подошел к сумрачному дверному проему и на секунду приостановился, чтобы осмотреться и прислушаться.
Тишина. Пустота со всех сторон. Он приложил ладонь к двери — и почти мгновенно был впущен.
Час спустя служащая последнего отеля на пути от Верхнего города до Старого подняла взгляд от своей конторки и нахмурилась.
— Что вам?
Молодой человек виновато улыбнулся и провел узкими руками без колец по поблекшей и аккуратно залатанной коричневой рубашке.
— Мне нужен номер — на две ночи, — смиренно сказал он. — Это можно?
Брови служащей нахмурились сильнее, хотя на самом деле хмуриться было не на что: юноша потрепанный, но несомненно респектабельный. Светлые волосы аккуратно стянуты сзади разлохматившейся голубой лентой, ботинки скучают по ваксе.
— Деньги вперед, наличными, — сказала она. — Нужны две ночи — платишь за две ночи. Если заплатил за две ночи, а потребовалась только одна, деньги не возвращаются. Понятно?
— Понятно, — ответил он и неуверенно шагнул ближе. — У вас есть номер?
Она пристально на него посмотрела:
— Для тебя одного?
— Для меня одного, госпожа, — серьезно ответил он, заставив ее фыркнуть.
— Ну, ладно. Один куа за обе ночи.
Он вытащил монету из тощего и очень потертого кожаного кошелька и выложил ее на конторку, хотя его пальцы явно попытались задержаться. Служащей очень хорошо была знакома такая манера поведения. Она вздохнула, и лоб ее разгладился.
— Как тебя зовут?
— Мел Борионда. Она ввела эти сведения.
— Адрес?
Вид у него сделался недоуменный и чуть смущенный, и она снова вздохнула, ввела ответ: «Приезжий», подняла сетку и вручила ему карточку.
— Третий этаж, номер шестнадцатый. Лифт сломан, но лестница прямо рядом с ним. Вводи карточку в паз красной стороной вверх, чтобы войти, и желтой стороной вверх — чтобы запереться. Нельзя приводить гостей, держать в номере продукты, иметь домашних животных. Все понятно?
— Да, госпожа. — Он взял карточку у нее из руки и поклонился — слабо и напряженно, словно такой знак вежливости был для него непривычным.
Служащая слабо улыбнулась.
— Мы на краю Старого города, — сказала она ему, хотя обычно не давала себе труда предупреждать постояльцев, — и это не слишком хорошее соседство. Лучше отложи свои дела до Первой Зари.
Он снова поклонился, все так же напряженно, и подверг карточку сосредоточенному осмотру.
— Красная, чтобы открыть, желтая — запереть.
— Верно.
— Тогда доброй ночи, госпожа.
И он ушел, постукивая каблуками по цементному полу.