Андрей Сидоренко
Заяабари
Сложно сообразить — что это — роман,
походный дневник, история с приключениями...
Пусть будет "походный роман"
После тридцати новые друзья не заводятся, а старые только теряются. Древняя истина. Но, к счастью, у любого грустного правила всегда находятся радостные исключения.
С Шурой Кушнаревым я познакомился, когда мне исполнилось 34. Мы вместе летали на парапланах неподалеку от Феодосии. Летать с Шурой одно удовольствие, он — не пижон, как некоторые воздухоплаватели, и готов прыгать с горы, даже когда в небе тишина и нет восходящих потоков, которые унесут тебя высоко.
Шура — абсолютно не привязанная к предметам и деньгам личность. Поздней осенью 1998 года он взял и подарил мне компьютер. Приезжаю к нему в Москву попить пива, а он мне — компьютер. Через месяц выяснилось, что цена вещи — 1000$. Вот на эти деньги я издал книгу. Иначе бы — никак.
Год назад Шура чуть было не угробился насовсем, а ведь я его предупреждал: "Не летай, дорогой друг, на той сомнительной штуковине, на которой ты летаешь. Продай ее от греха подальше". Не послушал меня Шура и на следующий день грохнулся, и весь переломался, да так, что собирать его заново крымские врачи отказались из-за неумения — пришлось ехать в Москву.
Перенеся две операции-сборки, он уже вполне сносно может ходить и все чаще с тоской поглядывает в небо. Но тоска эта временная потому, что он уже обзавелся новым парапланом и намеревается скоро взлететь.
Будь здоров, Шура Кушнарев! Живи долго, и пусть дети твои будут похожи на тебя. И пусть тем, кто с ними повстречается, будет так же хорошо, как мне сейчас, когда я знаю, что у меня есть друг.
Заяабари — у бурятских шаманистов означает судьба, рок. Это действие верховной божественной сущности Хухэ Мунхэ Тэнгри — Вечно Синего Неба. Все, что с нами происходит значимого, — это Заяабари. Рождение и смерть, то, зачем и почему мы живем — это Заяабари. Заяабари непостижимо, оно указывает нам путь, конца которому нет — это странствие, путь без цели, путь любви, путь в небеса, Хухэ Мунхэ Тэнгри.
О странствии можно говорить много и все без толку. Я расскажу, как это происходит на самом деле, как это случилось однажды со мной, но так до сих пор и не закончилось.
Кому-то покажется, что эта книжка ни о чем, но это не так. Она о любви, которая приходит раз и на всю жизнь, о пути, который никогда не пройти, о цели, которую никогда не достичь. Слов в книжке много. Они всякие: короткие и длинные, меткие и некстати, резкие и нежные, поверхностные и со смыслом. Но как их не переставляй и не заменяй на другие — главного ими все равно не высказать. Потому, что главное у меня в груди и оно бессловесное, его можно только нечаянно ощутить и обрадоваться.
В основном наше внимание занято так называемыми повседневными хлопотами, которым, по сути, цена грош, а занимают они нас полностью, порождая страх остаться без них. Но как только мы оказываемся в положении, когда заботиться не о чем, вдруг обнаруживается, что жизнь без этих самых хлопот существует и даже очень неплохо. И посещают нас разные новые и необычные мысли. Как, например, то, что нечего было бояться оставить всю нашу привычную суету и начать жить по-другому, да так, что все вокруг преображается, начинает петь и светиться разными красками, на душе становится радостно и хочется плакать и смеяться одновременно. Если такое произошло, то считайте, вам повезло, потому что таким образом вы оказались в начале пути, пути в никуда — это странствие.
И пусть весь этот мир никогда не изменится, и пусть в нем будет царить невежество и страх, и та великая радость, которой вдруг захотелось поделиться с другими, рассеется и исчезнет, вам все равно чертовски повезло, что испытали это чувство, потому что только тогда вы и жили по-настоящему.
Была ранняя осень 1995 года. Роскошные пейзажи Южного берега Крыма раскинулись по разные стороны от меня: сзади были горы, впереди — море, с боков — мысы. Я стоял на берегу Черного моря и занимался созерцанием горизонта. Ничего там, вдали, не было видно, я и не пытался ничего отыскать. Не были милы мне прелести осени, не был мил мне никто, и не было нужды в чьей-либо милости, потому что душа моя была полностью опустошена и я даже не знал, чего хотеть, и знать не хотел.
Мой народ, не успев сообразить что к чему, решил жить по-капиталистически, и я с ним заодно. Я честно старался стать буржуем, и у меня даже получалось. Но вдруг понял, что делаю чего-то не то, совершенно не то, ради чего мама меня родила. Но куда себя в жизни девать, тогда толком не знал. Именно это обстоятельство заставляло глядеть в даль, не моргая.
Мне нравилось в детстве заплывать ночью подальше в море, окунуть голову в воду и смотреть вниз в черноту пучины. От этого голова начинала кружиться, и я запросто мог потерять сознание. Я чувствовал очарование бездны, ощущая себя очень одиноким, отчего становилось немного жутко, но это почему-то нравилось.
Примерно такие же чувства я начинал испытывать тогда в реальной жизни. То, что виделось впереди, была черная пустота, которая открывала дорогу в неизвестность. Жуткое чувство перемешивалось во мне с чувством предвкушения неимоверного блаженства от близости таинственного. Я начал зависеть от этой неопределенной прелести, которая с каждым днем заявляла о себе все отчетливей. Толчком тому послужили несколько одиночных полетов на параплане в горах. Сам не знаю, почему, но чувствовал какую-то святую обязанность полетать в одиночестве на фоне врожденного панического страха высоты.
Я стоял один на краю большой горы. Подо мной разверзлась величественная пустота воздушного пространства. Чувствовал себя уж очень необычно, как будто меня забыли на другой планете. Острота впечатлений усугублялась еще и тем, что я был недостаточно опытным пилотом и ни черта не разбирался в метеорологии. Атмосферу воспринимал в первую очередь как стихию, непредсказуемую и коварную. Страх великий властвовал надо мной, проникая в каждую клеточку организма, отчего тело даже как-то слабо чувствовалось. Я смотрел вниз и никак не мог представить себя там — внутри необъятного воздушного пространства. Какие только умственные усилия не предпринимал, ничего не получалось: как будто уперся в невидимую непреодолимую преграду.
Наверное, я сошел с ума. Что здесь делаю я — взрослый человек? Мне бы заняться чем-нибудь другим: полезным и серьезным. Но чем? Все вдруг показалось совсем неинтересным и скучным, даже в кругосветное плавание не хотелось. У меня как-то сразу не стало пути назад. В одно мгновение показалось, что я старый дед, пацан-пионер, грудной ребенок, и как будто меня вовсе нет.
Что происходит? Я уже не я, а какая-то шахматная фигура, которую двигают вперед с целью пожертвовать, чтобы победить. Невидимая здоровенная ручища схватила меня за грудки и швырнула в пропасть.
Земля улетела из-под ног со страшной скоростью, куда как более той, с которой работала у меня мысль. Не успеваю соображать, что происходит. А происходило немыслимое: я свистел через воздушное пространство, болтаясь на стропах, привязанных к куску тряпки площадью 25 кв.м. Сильно захотелось спеть что-нибудь громко и с выражением, но, так и не вспомнив подходящей песни, принялся орать что попало, отчаянно болтая ногами.
Я помню каждый миг моего первого настоящего полета. Даже не надо засыпать, чтобы увидеть все, как в кино. Горы пришли в движение и стали как-то необычно передвигаться и наклоняться. Здоровенные крымские сосны виднелись внизу как остатки травы на выбритом животными лугу. Сразу вспомнились кадры из голливудского фильма "Дикая Орхидея", но не там, где показывают красавца Микки Рурка и его жертву, а там, где кинокамера пролетает на вертолете над Рио-де-Жанейро в самом начале, когда еще не понятно, о чем кино: про секс или про убийства. Крымские горы ничуть не хуже тамошних, американских, а даже, по-моему, краше, но мне почему-то казалось, что я лечу в Южной Америке. Наверное от того, что это совсем другой край земли, а мне было так необычно и так радостно.