Интересная получалась картинка: крипипастыри занимались именно такими вот темами, и Тот Самый занимал на их канале почетное место, где-то рядом со слендерами и сиреноголовыми, а Макс смотрел и ржал со своими — какой, мол, наивный наив. Ржал, а сам просился в команду. И теперь он идет туда, куда идет, и знает тверже некуда, что все это — а, да ладно, вы че, это же для прикола просто, — но все равно ведь идет. Знает и идет, идет и знает…
Гаргулья Барбара была каменной страшилой у входа в ратушу. Нос у нее отсутствовал как таковой — был стерт миллионами загадывальщиков желаний. Сейчас, как назло, она утонула в темноте — подсветка и фонари заслонились непонятно чем, Макс не стал вникать, и вышла тень, — и внутри конкретно так ёкнуло, когда он в эту тень нырнул. А еще в ней надо найти Барбару…
Ледяными руками Макс ощупывал рельеф стены. Рядом люди, сотни людей — вот, прямо здесь, в двух метрах от тебя, внушал он себе, глядя на тех, прозрачных. Можно было включить фонарик на телефоне, но Макс не включал. Тем более, что глаза привыкли, и он уже видел профиль Барбары, мерцавший едва заметными отблесками огней — темнота почти слопала их, но все-таки не до конца.
Прямо под отсутствующим носом у Барбары был рот-водосток, из которого лились, когда им это надо, мутные потоки. Вот туда запихать — и в темпе домой, пока пэренсы не лютуют, думал Макс, складывая рассказ вдвое и вчетверо. А то уже звонили два раза. Вот та-ак, вот сюда — и…
Лед сдавил горло, и грудь, и руки, и всего Макса: вдруг он ярко-ярко, будто во сне, представил, что вот сейчас Барбара жамкнет каменным ртом и откусит ему пальцы…
Ну конечно.
Ну естественно.
Ну да, ну да, разумеется, и так понятно было, что… внимание… готовы? — три, четыре…
Совершенно верно: что Ничего. Не. Произойдет.
Ха.
Никакой палец никто не откусил. И ни в какие крипипастыри никого не звали. А просто взяли и тупо написали ему — «не спеши, бро, подрасти пока». И смайлы. Много смайлов, целая грядка пузатых ржущих смайлов… над кем ржущих? Угадайте с трех раз.
Наверно, никто никогда не приходил в школу таким злым, как Макс после праздника. Хорошо, что Агаты не было (странно, она всегда на всех уроках, как штык), — а то не вытерпел бы. Отыгрался бы. Ничего, и без нее нашлись, благо полный класс дебилов, бензопилой их мало…
Перед третьим уроком Макс, нырнувший в телефон, не то чтобы услышал, а скорее ощутил какой-то безымянной антенной, как в классе что-то происходит.
Он вынырнул и осмотрелся. Было непонятно, что же происходит, потому что не происходило ничего. Просто в класс вошла Агата.
Она вошла, и все смотрели на нее. И Макс тоже смотрел, будто вошла какая-то совершенно другая девчонка, хотя это была все та же Агата. И одежда на ней была та же, и сумка, и ничего, вот совсем-совсем ничего в ней не изменилось… хоть на самом деле изменилось всё. И все это видели, как и Макс, и все пооткрывали рты и пытались понять, что же изменилось-то, — а она к каждому подходила необыкновенно легкой, хоть и совершенно обычной своей походкой, и говорила что-то, и улыбалась, и улыбка ее была знакома, как наклейка-цветок, налепленный на учительский стол кем-то из малышни, — если бы он вдруг пророс и стал живым и настоящим…
Как же это, думал Макс, глядя на чудо, которое привык называть Агатой. Как же это я не замечал. Ноги сами приподняли его и несли к ней, хоть он еще и не придумал, зачем.
— А, Макс, — услышал он голос. Тот самый, знакомый почти как свой, ничего и не поменялось в нем — кроме того, пожалуй, что теперь, когда он звенел, все молчали. — Привет. Хочу тебе кое-что сказать.
— Ы? — мукнул Макс по-дурацки.
— Ты знаешь, это вчерашнее сочинение — оно… в общем, я кое-что обдумала после него.
— Что?
— Разное. Прости, конечно, но — больше никакой домашки.
Евгения Пастернак, Андрей Жвалевский. Все уроды — из детства
Было темно.
— О, ты! Ребенок! Мы избрали тебя в избранные, ибо твои лучистые глазенки…
— Мешок снимите! — перебила девочка.
Стало светло, но неприятно. Девочку окружали монстры всех форм и расцветок.
— Милашка! Обаяшка! Девонька! — лепетало все вокруг.
— Руки развяжите! — потребовала девочка.