Она отвернулась. Как-то тихо склонила голову.
Он стоял растерянный. Еще, наверное, не вошел как следует в роль Хозяина…
Она стала медленно отходить к занавескам.
Он вспомнил, как в мечтах обнимал ее, чтобы защитить. Обнимал, чтобы отогнать от нее печаль. Теперь нужно что-то сделать такое?.. Он еще только примеряет плащ Хозяина. А она еще — как в его мечтах.
Он подошел ее обнять…
Он, Хозяин, держит ее за плечи…
В следующий момент он побежал. Или, может быть, пошел быстрым шагом. В голове — ничего. И он не знал, куда следует…
— Подожди! Хозяин, подожди!
…
Мозг сказал Виктору, что ресурс Крона полностью истощен. Есть два варианта экстренного выхода из ситуации. Первый: позвонить по мегаквазифону Хозяину соседнего сектора Галактики. Но в связи с текущей политической ситуацией, это грозит гибелью, а может быть, и хуже. Второй вариант: вернуться на исходную позицию, а Крону самоуничтожиться. Или теперь уже жить той жизнью, которую он себе выбрал. А энергетика Крона частично восстановится лет через пятьдесят с помощью нейтринных парусов.
…
Вода в чайнике уже выкипела. Мама зашла на кухню.
— Ты что, еще чай не пил? Посмотри на часы. У вас же сегодня контрольная на контрольной, ты сам говорил!
Виктор схватил рюкзак и полетел в школу.
В школе в этот день было какое-то безумие: на первых четырех уроках — контрольные, причем последние в этой четверти. С оставшихся уроков класс сбежал — в буквальном смысле. Этого бы не произошло, не появись в самый подходящий момент Доминик — блестящий знаток государственных законов и подзаконных актов. Он открыл всем глаза на правду жизни.
— Вы Конституцию читали? Вы знаете, что незаконно детям давать больше трех трудных контрольных в день?
Все, конечно, понеслись в раздевалку. Вите «понестись» не захотелось. Вовсе не потому что он штрейкбрехер. Просто у него голова целый день чугунная. На уроках он даже этот чугунок ни разу не повернул в сторону Кати. А она все время была занята своими контрольными и ни разу даже на него не взглянула.
Витя побрел к раздевалке. Вокруг него неслись одноклассники, и кто-то нечаянно его толкнул. С плеча сорвался рюкзак, да прямо угодил на ногу Кати. Витя повернулся к ней: «Прости!»
Она никогда не слышала от него такого слова, да, наверное, и никто не слышал. Он мог сказать: «Извиняюсь!» И то это редкость.
Катя как будто в первый раз увидела его глаза. Вокруг что-то происходило. Или не происходило…
Катерина Величкина. К нулевому
По понедельникам, вторникам и средам ходили вместе. Без пятнадцати восемь встречались на углу Настиного дома, рядом с военным ателье, лет двадцать уже как закрытым. Настя каждый раз опаздывала, но не сильно, минут на пять, так что к половине девятого успевали даже с запасом. Юра не опаздывал никогда. Это было его любимое время суток — если совсем точно, именно те минуты, когда стоишь, ждешь ее на морозе, в кромешной вологодской темноте. Кто-то выходит из подъездов, кто-то — с собаками — ныряет почти сразу обратно, и вот наконец Настя — в черном пальто, совсем взрослом, как будто мамином. Юра так и предположил, но нет, обиделась даже — осенью специально для Насти покупали. Всегда без шапки, со светлой вафельной сумкой через плечо, набитой учебниками явно сверх заложенной вместимости, иногда и расстегнутой. Кудрявая сероглазая Настя, Настя ненаглядная.
— Я опять тормозок.
— Тормозок… Настя, слово-то какое. Из детства. Бабушка моя так называла рюкзачок с перекусом.
— Что?
— Идем с ней бор, она хлеба всегда нарезала, сладкий чай заваривала в термосе. Знаешь, как вкусно с черникой. Дома ведь совсем не то, даже в деревне. Ну, здесь — понятно.
— В лирике автора прослеживаются пасторальные мотивы. Кто бы вообще догадался есть хлеб с черникой?
— А с маслом и сахаром любишь?
— Хлеб? С сахаром?!
— Так и думал. Привереда-тормозок.
— Я, между прочим, ни разу не привередливая! Ты бы с моей сестрой пообщался, она даже йогурт красный не ест, только белый. Но персик-маракуйя или манго какой-нибудь — это у нее тоже белый.
Да. Пообщался бы с сестрой, познакомился бы с родителями, запомнил бы каждую чашку на полке и каждый книжный корешок, запах всех комнатных цветов и угол наклона настольной лампы.
Проходили через гаражи, сворачивали на Энгельса. Не считая Настиного двора, это был самый оживленный участок пути — то есть иногда можно было встретить хоть кого-нибудь, но чаще все же нет. Вологда. Зато собаки лаяли за каждым забором. Из всего лицея только они с Настей жили в Заречье, а по утрам казалось, что из целого города. И слава богу.