Шарль понемногу находит свое место в этом сложном и снобистском городе. Он начинает открывать такие места, где к его беседам относятся благожелательно, где его еврейское происхождение оказывается приемлемым или где на него хотя бы смотрят сквозь пальцы. Как молодой автор статей об искусстве, он каждый день наведывается в редакцию «Газетт де боз-ар» на рю Фавар, заглядывая по пути в шесть-семь салонов (добавляет всезнающий де Гонкур). От дома Эфрусси до редакции ровно двадцать пять минут быстрым шагом (у меня в то апрельское утро на это ушло сорок пять минут — я выбрал темп фланера). Пожалуй, соображаю я, Шарль мог передвигаться и в экипаже: досадно, но тут я уже не в силах рассчитать время пути.
У «Газетт», этого courrier européen de l’art et de la curiosité[13], обложка канареечно-желтого цвета и титульный лист, изображающий живописное нагромождение ренессансных предметов искусства поверх классического надгробия. Венчает композицию Леонардо с его испепеляющим взором. За семь франков можно прочитать обзоры различных парижских выставок, состязавшихся между собой, Салона независимых (Exposition des Artistes Indépendants), официальных салонов (стены увешаны картинами от пола до потолка), обзоры экспозиций в Трокадеро и Лувре. Это издание метко назвали «дорогим художественным журналом, какой лежал на столе у каждой знатной дамы раскрытым, но нечитаным», и, разумеется, оно пользовалось репутацией важного элемента светской жизни, выступая одновременно и «Аполлоном», и «Миром интерьеров». В прекрасной овальной библиотеке в особняке Камондо, расположенном ниже по склону от особняка Эфрусси, переплетенными томами этого журнала уставлены целые шкафы.
Здесь, в редакции «Газетт», встречались другие писатели и художники, и здесь же размещалась лучшая в Париже художественная библиотека, сюда поступали периодические издания со всей Европы и всевозможные каталоги выставок. Это был закрытый художественный клуб, место, где делились новостями и сплетнями о том, какой художник над каким заказом работает и кто впал в немилость у коллекционеров или кураторов Салона. Здесь всегда было людно. «Газетт» выходила ежемесячно, так что работа кипела. Здесь же и решалось, кто о чем будет писать, заказывались гравюры и иллюстрации. Наведываясь сюда ежедневно и присутствуя при обсуждениях, можно было узнать очень многое.
Когда Шарль, вернувшись в Париж после своего опустошительного набега на лавки итальянских антикваров, начал писать для «Газетт», предметами его внимания стали роскошные гравюры, выполненные по картинам того времени, предметы искусства, упоминавшиеся в научных обозрениях, и главные произведения Салона в репродукциях. Я наугад раскрываю выпуск 1878 года. Среди прочего, там помещены статьи об испанских гобеленах, об архаической греческой скульптуре, об архитектуре Марсова поля и о Гюставе Курбе — и все эти статьи, разумеется, сопровождаются иллюстрациями, между которыми вшиты защитные тканевые листки. Это идеальный журнал для начинающего молодого критика, визитная карточка, открывающая доступ в такие места, где общество пересекается с искусством.
Я разыскиваю следы этих пересечений, прорубая себе путь сквозь чащу светских новостей в парижских газетах 1870-х годов. Я принимаюсь за эту задачу, видя в ней необходимую расчистку подлеска, но, как ни странно, это оказывается довольно увлекательным делом, и я испытываю облегчение после недавних упрямых попыток перечитать все до одного обозрения, написанные Шарлем. Тут те же запутанные перечни встреч и гостей, подробные описания того, кто явился, кто во что был одет, и каждый список имен пересыпан множеством презрительных замечаний и тонких суждений.
Меня особенно притягивают перечни свадебных подарков на великосветских свадьбах, и, убеждая себя, что все это отличный повод для исследования культуры дарения, я трачу поразительно много времени, пытаясь разобраться в том, кто проявляет чрезмерную щедрость, кто оказывается скрягой, а кто откровенно скучен. На одной великосветской свадьбе в 1874 году моя прапрабабушка дарит новобрачным набор золотых блюд в форме морских раковин. Вульгарный подарок, думаю я, и за ним ничего не стоит.