Два его старших брата надежно устроились каждый в собственном мире. Жюль стоит у кормила «Эфрусси и компании» на рю де л’Аркад вместе с дядьями. Обучение, которое он прошел в юности в Вене, принесло свои плоды, и он очень умело обращается с капиталом. А еще он сочетался в венской синагоге браком с Фанни — умной, сухощавой молодой вдовой одного венского финансиста. Она очень богата, и брак этот, как и положено, носит династический характер. Парижские и венские газеты распространяют слухи, будто он ежевечерне танцевал с ней, пока она не сдалась и не согласилась выйти за него замуж.
Игнац предавался разгулу. В его жизни одна яркая влюбленность быстро сменяется другой. Будучи amateur des femmes, женолюбом, он проявляет особые способности — карабкаться по стенам домов на большую высоту и забираться в окна, проникая в назначенные для свиданий комнаты. Об этом мне довелось прочесть позже в мемуарах престарелых светских дам. Он — настоящий mondain,светский парижанин: крутит роман за романом, вечера проводит в Жокей-клубе, излюбленном месте холостяков, и дерется на дуэлях. Поединки запрещены, однако модны среди состоятельных молодых людей и армейских офицеров, которые чуть что хватаются за рапиру. Имя Игнаца упоминается в тогдашних дуэльных руководствах, а в одной газете рассказывается о том случае, когда в схватке с наставником он едва не лишился глаза. Игнац «слегка ниже среднего роста… Энергичен и очень кстати обладает стальными мышцами… Месье Эфрусси — один из самых ловких… благородных и чистосердечных фехтовальщиков, с какими я знаком».
Вот он стоит, небрежно опираясь на рапиру: в такой позе обычно изображены вельможи елизаветинского двора на миниатюрах Хиллиарда: «Этого неутомимого спортсмена вы встретите рано утром в лесу, верхом на отличной лошади, серой в яблоках; урок фехтования у него уже закончился». Я представляю себе, как Игнац проверяет высоту стремян в конюшне на рю де Монсо. Верхом он ездит «на русский манер». Я не вполне понимаю, что это означает, но звучит великолепно.
Шарля впервые замечают в светских салонах. О нем оставил запись в дневнике язвительный романист, мемуарист и коллекционер Эдмон де Гонкур. Писателя возмутил сам факт, что людей вроде Шарля вообще приглашают в гостиные: салоны «прямо-таки наводнены евреями и еврейками». Он записывает впечатление, которое производят на него эти новые молодые люди: эти Эфрусси — mal élevés(плохо воспитаны) и insupportables(несносны). Шарль, сообщает он, вездесущ, — а это признак того, что он не знает своего места. Он жадно ищет знакомств и не понимает, когда нужно умерить пыл и уйти в тень.
Де Гонкур завидует этому обаятельному юноше, говорящему по-французски с едва заметным акцентом. Шарль вошел — похоже, без особых усилий, — в грозные и модные салоны тех дней, каждый из которых являл собой минное поле, где яростно сталкивались различные политические, художественные, религиозные и аристократические вкусы. Их было много, однако первыми являлись салоны мадам Штраус (вдовы Бизе), графини Греффюль и утонченной акварелистки, писавшей цветочные натюрморты, мадам Мадлен Лемер. Салон — это гостиная, регулярно заполнявшаяся приглашенными гостями, которые собирались в определенное время днем или вечером. Поэты, драматурги, живописцы, завсегдатаи клубов, светские люди встречались, чтобы в присутствии хозяйки салона обсудить достойные внимания события, посплетничать, послушать музыку или оценить чей-либо светский дебют. В каждом салоне была особая атмосфера — и свои приверженцы: те, кто обижал мадам Лемер, слыли «занудами» или «перебежчиками».
Четверги у мадам Лемер упоминает в одном очерке молодой Марсель Пруст. Он вспоминает запах сирени, наполнявший ее мастерскую и достигавший улицы — рю де Монсо, где теснились экипажи бомонда. По четвергам по улице невозможно было пройти. Пруст замечает Шарля. В гостиной шумно — и он подходит ближе, пробираясь сквозь толпу писателей и светских львов. Шарль беседует в углу комнаты с одним художником-портретистом. Оба, склонив головы, ведут такой тихий и сосредоточенный разговор, что Прусту, хотя он подходит совсем близко, так и не удается подслушать ни слова.
Сварливого де Гонкура особенно бесит то, что молодой Шарль сделался наперсником егопринцессы Матильды, племянницы Бонапарта. Она живет неподалеку, в просторном особняке на рю де Курсель. Он записывает слухи о том, что ее видели в доме Шарля на рю де Монсо вместе с gratin,«сливками» аристократии, и что княгиня обрела в Шарле «вожатого и поводыря, ведущего ее по жизни». Незабываемый образ: грозная пожилая принцесса, вся в черном, монументально-величественная, почти как королева Виктория, — и этот молодой человек лет двадцати с небольшим, которому удалось стать для нее «поводырем» и направлять при помощи легчайших подсказок и намеков.
Шарль понемногу находит свое место в этом сложном и снобистском городе. Он начинает открывать такие места, где к его беседам относятся благожелательно, где его еврейское происхождение оказывается приемлемым или где на него хотя бы смотрят сквозь пальцы. Как молодой автор статей об искусстве, он каждый день наведывается в редакцию «Газетт де боз-ар» на рю Фавар, заглядывая по пути в шесть-семь салонов, добавляет всезнающий де Гонкур. От дома Эфрусси до редакции ровно двадцать пять минут быстрым шагом (у меня в то апрельское утро на это ушло сорок пять минут, — я выбрал темп фланера). Пожалуй, соображаю я, Шарль мог передвигаться и в экипаже: досадно, но тут я уже не в силах рассчитать время пути.
У «Газетт», этого Courrier Européen de l’art et de la curiosité [12], обложка канареечно-желтого цвета и титульный лист, изображающий живописное нагромождение ренессансных предметов искусства поверх классического надгробия. Венчает композицию Леонардо с его испепеляющим взором. За семь франков можно прочитать обзоры различных парижских выставок, состязавшихся между собой, Салона независимых (Exposition des Artistes Indépendants), официальных Салонов (стены увешаны картинами от пола до потолка), обзоры экспозиций в Трокадеро и Лувре. Это издание метко назвали «дорогим художественным журналом, какой лежал на столе у каждой знатной дамы раскрытым, но нечитанным», и, разумеется, пользовалось репутацией важной составляющей светской жизни, выступая одновременно и «Аполлоном», и «Миром интерьеров». В прекрасной овальной библиотеке в особняке Камондо, расположенном ниже по склону от особняка Эфрусси, переплетенными томами этого журнала уставлены целые шкафы.
Здесь, в редакции «Газетт», встречаются другие писатели и художники, и здесь же размещается лучшая в Париже художественная библиотека, сюда поступают периодические издания со всей Европы и всевозможные каталоги выставок. Это — закрытый художественный клуб, место, где делятся новостями и сплетнями о том, какой художник над каким заказом работает и кто впал в немилость у коллекционеров или кураторов Салона. Здесь всегда людно. «Газетт» выходит ежемесячно, так что работа кипит. Здесь же и решается, кто о чем будет писать, заказываются гравюры и иллюстрации. Бывая здесь ежедневно и присутствуя при обсуждениях, можно узнать очень многое.
Когда Шарль, вернувшись в Париж после своего опустошительного набега на лавки итальянских антикваров, начинает писать для «Газетт», то предметами его внимания становятся роскошные гравюры, выполненные по картинам того времени, предметы искусства, упоминаемые в научных обозрениях, и главные произведения Салона в репродукциях. Я наугад раскрываю выпуск 1878 года. Среди прочего, там помещены статьи об испанских гобеленах, об архаической греческой скульптуре, об архитектуре Марсова поля и о Гюставе Курбе — и все эти статьи, разумеется, сопровождаются иллюстрациями, перемежающимися защитными тканевыми листками-прокладками. Это идеальный журнал для начинающего молодого критика, визитная карточка, открывающая ему доступ в те места, где общество пересекается с искусством.
Я разыскиваю следы этих пересечений, прорубая себе путь сквозь лес светских новостей в парижских газетах 70-х годов. Я принимаюсь за эту задачу, видя в ней необходимую расчистку подлеска, но — странное дело — это оказывается довольно увлекательным делом, и я испытываю облегчение после недавних упрямых попыток перечитать все до одного обозрения, написанные Шарлем. Тут — те же запутанные перечни встреч и гостей, подробные описания того, кто явился, кто во что был одет, и каждый список имен пересыпан множеством презрительных замечаний и тонких суждений.