Раздавленный опровержением, инженер побрел дальше. В старом, поношенном костюме. Присел на скамью рядом с беседкой. И вдруг услышал диалог, как позже оказалось, монтажника и дамского мастера Жана.
— Да в эту забегаловку, где командует Супрунов, меня больше сахарно-маковым калачом не заманишь! Закуска — со стажем, первое — невкусное, стандартное, второе тоже пять лет одно и то же, да и в рот его не возьмешь. А тамошним компотом даже «ругаться» начали. Когда неприятелю хотят зла, говорят: «Чтобы ты без перерыва три стакана супруновского пойла нарубался».
— Зря краски сгущаешь! — возмутился парикмахер. — Б этой точке общественного питания я частенько бываю. И каждый раз восхищаюсь ароматом, калорийностью, витаминностью и разнообразием предлагаемой пищи. Короче говоря, меню всегда люкс!
— Да ты, может, адрес перепутал, — вспыхнул монтажник. — Книг жалоб там накопилось уже на целую подписку, а в тресте столовых специального человека поставили отвечать на заявления посетителей… Тебя же, видать, кормят по спецменю в спецкомнате.
— Не в этом суть. А в том, — мастер дамской красоты пригладил чудо-усики, — что нельзя недооценивать, обобщать и шельмовать!..
Инженер поднялся, закурил и пошел в тенистую аллею. Впереди не спеша вышагивали три женщины и вели беседу о работе парикмахерских. Две из них страстно критиковали злостных «бракоделов с ножницами, бигуди и фенами».
— Меня так «облагородили» перед праздником, что муж неделю даже в квартире носил солнцезащитные очки. Не хотел после гриппозного осложнения волноваться… И это в салоне, где трудится знаменитый Жан!
— А я месяц ждала очереди, — добавила вторая, — и, наконец, попала к Жану. Но соорудил такую прическу, что до сих пор я хожу в платке.
— Простите, — перебила третья, зав. приемным пунктом обувной мастерской, — а вы постоянная клиентка у Жана Егоровича?
— Конечно, нет! Я же каждый день работаю.
— Мы все служим, — сощурила глаза зав. приемным пунктом. — Но женское обаяние, привлекательность и, я бы отметила, соблазнительность требуют времени, терпения, финансовых затрат. А насчет качества… Во всяком случае, я неизменно восторгаюсь качеством работы сотрудников салона! Даже в прессу и на радио послала беспристрастный положительный отзыв…
В подъезде пенсионерка жаловалась соседке по лестничной площадке на химчистку:
— Поверишь, милая, думала, не то с ума схожу, не то в цирке на фокусы гляжу. Сдала в чистку темно-синий халат, а получила погано-рыжий по масти, точно наш бездомный кот Филька. Отнесла желтую кофту, а выдали пегую, с черными разводами…
— И все-то вам не нравится! — отчеканила соседка, кассирша продмага. — Работают в химчистке первоклассно, любую грязную вещь делают молодой, нарядной. К ним даже сам руководитель столовой Голиаф Матвеевич Супрунов регулярно обращается. И всегда безо всяких усушек, хвалит…
Инженер вздохнул, про себя сказал: «Рука руку моет, или круг замкнулся» — и устало начал подниматься по лестнице. А с первого этажа все еще доносился пронзительный голос кассирши:
Привыкли, гражданочка, охаивать кадры сферы обслуживания. Не понимаете, что нельзя без разбора, всех подряд, образцово обслуживать. Близорукость у вас самая настоящая!
ВЫРАЖАЙТЕСЬ ТОЧНЕЕ
Бабакин — человек хронически цветущего здоровья и непримиримый противник пустой растраты человеческой энергии — чуть свет приехал в дом отдыха…
Получил место в тихой солнечной комнате. Молниеносно обжил ее, надел светлый костюм, пионерскую панамку и пошел осматривать территорию.
Спустя четверть часа он прямо-таки ворвался в кабинет директора и плюхнулся в кресло.
— Здрасьте!.. Вы почему нарушаете, самовольничаете и эксплуатируете людей, направленных общественностью на заслуженный отдых? — выпалил он и положил локти на стол.
— Успокойтесь, пожалуйста, уважаемый…
— Товарищ Бабакин!
— Товарищ Бабакин… Объясните, в чем дело, что вас встревожило? — И хозяин кабинета любезно подал вошедшему стакан воды.
— Водой конфликт не зальете! Кто вам дал право привлекать нас, граждан с путевками, к изнурительной работе?
— Какой?
Не играйте со мной в жмурки: я не дитя, а вы не воспитательница!.. Наверное, плохо шефствуете над соседним совхозом? И теперь, с нашей помощью, стремитесь поправить дело. Не выйдет!
— Да изложите, наконец, суть ваших обвинений.
— Я их в устной и письменной форме изложу! — Бабакин отпил из стакана глоток воды и панамкой вытер испарину. — Но я человек прямой и конспект жалобы могу произнести сейчас.
Директор незаметно сунул под язык таблетку валидола и приготовился слушать обвинителя.
— Только что я обошел вверенную вам территорию и всюду видел стожки, как выражаются специалисты, кстати, кое-как сляпанные. Около некоторых — самодеятельные таблички. Сделаны они, как я установил, из обувных коробок, старых папок и даже из школьных тетрадей. На них указаны фамилии ответственных за стожок и номера комнат. Тут же я догадался: людей заставили заниматься сенокосом.
Хозяин кабинета осоловело смотрел на Бабакина.
— Более того, я даже на балконах и в так называемых лоджиях заметил охапки сена. Видно, до того вы запугали людей, что принудили их даже в комнатных условиях заниматься тяжкой и вредной для здоровья работой. Уверен, к тому же, что труд У вас ручной: не плугами или молотилкой, а пережиточной косой ведете заготовку кормов!
— Плугами, молотилкой? — брови директора поползли вверх. — Извините, но это что-то новое в сенокошении… Не слыхал, признаться.
— Ко всему вы еще консерватор! Пренебрегаете новым!.. Стыдно!
Директор поднялся, проглотил таблетку валидола и очень мягко сказал:
— Ошибаетесь вы, товарищ Бабакин.
— Я никогда не ошибаюсь!
— А сейчас, видно, попали впросак. Но не огорчайтесь, с кем не случается…
— Выражайтесь точнее и опирайтесь на факты.
— Обопрусь… Совхозов и колхозов рядом с нами нет. Отдыхающих на полевые работы не посылаем. Стожки и охапки, что вы видели, — лекарственные травы.
— Подумаешь: велика разница!
— Велика! Да и заготовляют отдыхающие их для себя. Наиболее яростные поклонники даже на лужайках и полянах застоговали универсально целебные, как многие думают, травы и рядом для учета поставили таблички. Разве можно это запретить?..
Бабакин поднялся, надел панаму и, не теряя наступательного порыва, заметил:
Все равно непорядок. Пусть бегают, моционами и пищеварением нормально занимаются, дышат по-научному, а не увлекаются посторонними делами… Ладно, на этот раз сигнализировать не буду. Но учтите на будущее!
ВОТ ПРИЕДЕТ ПАПА…
Перед деканом сидел стройный скромно одетый студент второго курса и внимательно слушал. Хозяин кабинета произносил весьма неприятные слова: упрекал юношу в хронической неуспеваемости. И чем сильнее старший распалялся, тем сосредоточеннее становилось удрученное лицо младшего. От волнения, переживаний голубые глаза его стали еще ярче, а девичьи ресницы парня все жалостливее порхали…
«Может, зря так энергично его распекаю, — мелькнуло в голове профессора. — Но и терпеть больше нельзя», — и он продолжал беседу, убедительно доказывая, что уважаемый студент попросту ничегошеньки не делает: на лекциях бывает изредка — многие однокашники и в лицо его не знают, а дома даже краешком глаза не заглядывает в учебники.
Второкурсник по-прежнему не возражал, согласно кивал головой и словно воодушевлял декана своей деликатностью и покорностью: даже робким междометием не возражал, малейшей попытки оправдаться не сделал.
«Все-таки не следовало так безжалостно прорабатывать паренька. — Профессор задумался и закурил. — Молодой человек с первого слова все преотлично понял. Зачем же его так травмировать? Натура, видно, тонкая, ранимая. Чего доброго, вовсе выбьется из колеи… Но почему все-таки он так безобразно относится к учебе и упорно отмалчивается, когда спрашиваю о родословной шести «хвостов»?.. И все же пора кончать, можно перегнуть палку».