Неподвижно сидевший за столом слуга посмотрел на инспектора.
— Я не мог вам помочь, — тихо произнес он. — Я всегда держу слово.
— Нет, вы мне помогли. Когда Диана признала вину, вы не сдержали улыбку. Человек, который ее нянчил и любил, как собственного ребенка, не мог быть обрадован тем, что его любимица оказалась убийцей. Но если бы Диана… — Инспектор осекся, потом сказал: — Диана была шокирована известием о женитьбе брата. Она решила взять на себя вину Питера. Она так искусно это сделала, что даже я сначала ей поверил. Но что-то меня беспокоило. Если она совершила убийство, то сцена, за которой я наблюдал из окна, была бессмысленной! Почему Диана прятала пузырек с лекарством? Она должна была знать, что это не имеющее значения вещественное доказательство. И зачем она приготовила мне чай, выпив который, я быстро отключился? Для чего она хотела попасть в мою комнату и забрать пузырек, не являвшийся вещественным доказательством? Но эта мысль осенила меня позже. Я должен был сразу соединить все факты. С какой целью пожилой господин, имевший превосходный слух, так громко кричал, разговаривая с нотариусом? Почему я не обратил внимания на блокнот, в котором были следственные записи? И почему убийца не взял в аптеке квитанцию на покупку шприцев? Могло быть только одно объяснение. Убийца не знал, что это существенно. Диана ознакомилась со свидетельством о смерти и таким образом узнала истинную причину кончины деда. Ты меня обманула. — Инспектор улыбнулся Диане, на что она ответила ничуть не смутившим его воздушным поцелуем. — Джон Уэйт сам сделал это. Я отыскал врача, полгода назад прописавшего ему калий. Мне очень помогла уволенная вами по ошибочному подозрению служанка Беатрис. Это она по просьбе господина Уэйта заказала шприцы. Он был готов к худшему, знал, что его ждет. Я надеюсь, дальнейшие объяснения мы найдем здесь…
— Нам уже известно содержание завещания, но мы хотим, чтобы ты, Дэвид, тоже узнал последнюю волю дедушки, особенно теперь, когда ты почти стал членом нашей семьи!
Нотариус надел очки и прочел:
— «…и поэтому я решил вас проверить. Вы все мне отказали, чем я был недоволен, но я уважаю ваше решение и рад, что воспитал свою дочь человеком, достойным наивысшего уважения. К сожалению, я не уверен, что вы правильно распорядитесь моими деньгами. Крис не прислушивался к моим советам, Питер и Диана также хорошо знают, что для них лучше. Диана не может забыть человека, недостойного ее, Питер отвергает замечательную, добрую женщину. Крис полагает, что достоинства мисс Пилар смогут превзойти добродетели моей дочери. Поэтому убедитесь сами, какими людьми вы являетесь. Пусть не мои советы, а тяжелая ситуация правильно расставит акценты. Свое состояние я завещаю тем, кто в трудный момент сможет найти в себе силы что-нибудь сделать для другого человека, тем, кто не окажется эгоистом и сумеет отказаться от личных интересов ради другого. Я вас люблю».
Диана плакала, Кэти утирала глаза, мужчины тоже были взволнованы.
Нотариус отложил очки.
— Я пригласил вас, — обратился он к инспектору Дэвиду, — по просьбе Дианы и всех членов семьи Чайлдхуд, потому что мы должны честно исполнить последнюю волю покойного Джона Уэйта. Диана сказала, что вы, поверив в ее вину, не думая о последствиях для собственной карьеры, приняли решение скрыть факты от следствия. Поэтому положенная вам часть наследства составляет…
От оглашенной нотариусом суммы у инспектора на секунду потемнело в глазах. В следующий миг он почувствовал, как руки Дианы обвились вокруг его шеи. Он знал, что любовь важнее денег и сильнее смерти.
ПОЗВОЛЬ МНЕ УЙТИ
Марта смотрит на кровать, затем расстилает льняную скатерть на ночном столике. Ткань, ниспадая до пола, прикрывает некрасивую мебель. На лампу Марта набрасывает шерстяной платок с красными розами, и свет, не добираясь больше до углов комнаты, концентрируется вокруг нее. Тени ложатся на разноцветные полоски лоскутного одеяла, рассыпанные на подушке светлые волосы Ивоны, ее прикрытые глаза и хрупкую фигуру. Марта смотрит на нее, затем переводит взгляд на тканый ковер над ее кроватью: нежные ягоды, рябина или калина, — слева, листья и тонкие коричневые веточки — справа.
Ивона спокойна. Слегка подрагивают ее веки. Марта склоняется над сумкой и вынимает бутылку шампанского, два бокала и пепельницу. Тонкий хрусталь звенит в ее руках. Ивона вздрагивает.
— Пока не открывай глаза, еще чуть-чуть… Подожди, потерпи, еще немного… — просит Марта.
— Уже? — Ивона с закрытыми глазами поворачивается к Марте.
— Не подглядывай! — Марта прикрывает ее глаза рукой.
Она смотрит на ее милое лицо, изящный макияж. В полумраке Ивона кажется более молодой, она выглядит как тридцатилетняя женщина в хорошей форме, хотя в действительности ей сорок. Марта, не отнимая ладони с ее глаз, берет другой рукой вазочку с цветами и ставит возле лампы. Цветы заслоняют слабый свет, отбрасывая широкую тень, падающую на стену точно между потолком и стулом. Марта снова склоняется над сумкой — голубой коврик приобретает почти синий оттенок — и вытаскивает маленький серебристый магнитофон. Кассета вставлена. Марта заглядывает за столик в поисках розетки.
— Пожалуйста, не смотри, потерпи еще минуту.
Ивона утвердительно кивает, ее распущенные, светлые с медовым оттенком волосы трепещут, она улыбается чуть тронутыми помадой губами:
— Я слышала!
Марта оборачивается, из включенного магнитофона льется тихая музыка.
— Ничего ты не слышала!
Ивона открывает глаза, хватает Марту за юбку, словно капризного ребенка, и приподнимается на локтях. Платье с глубоким вырезом распахивается у нее на груди. Она выглядит как пробудившаяся после сна царевна, но при этом крепко держит Марту за юбку.
— А ты сильная! Иди сюда, я тебя поцелую!
Марта осторожно отступает, внимательно смотрит на нее, затем говорит:
— Отстань, давай без нежностей, не хватает, чтобы нас кто-нибудь увидел.
— Ой, не забывай, что мы взрослые. — Ивона подтягивает колени, обхватывает руками тонкие лодыжки, кладет подбородок на колени. Она обводит взглядом комнату с таким видом, будто видит ее первый раз в жизни.
Тишина. Марта чувствует напряжение — в животе, ногах, плечах. Ивона молчит, поглаживая лоскутное одеяло, а Марте кажется, что она не сможет больше выносить эту тишину, как в детстве, когда ей ставили двойку и дома на вопрос «как дела в школе?» предательски отвечал ее живот. Нужно притворяться безразличной. Но затянувшееся молчание может стать опасным, и тогда Марта, задвигая ногой сумку под кровать, равнодушно спрашивает:
— Ну и как?
Ивона осторожно прикасается к ковру, рассеянно проводит по нему рукой.
— Нормально! Нормально! — Вздыхает с облегчением и откидывается на подушку. — Нормально! — повторяет она еще раз, словно хочет, чтобы ответ прозвучал более убедительно.
Напряжение Марты стекает вниз, по серому свитеру, синей юбке, обычным серым ботинкам на низком каблуке. Совершенно спокойно она произносит:
— Ну слава Богу.
Опять молчание и внезапное ощущение неловкости. Первой нарушает тишину Ивона: поворачивается в сторону изголовья, поправляет цветную подушку, прислоняя ее к металлической спинке кровати, и знаком просит Марту сесть. Та садится на краешек кровати. Тогда Ивона судорожно начинает что-то искать — перебирает руками, заглядывает под подушку и наконец тоном с оттенком претензии произносит:
— У меня где-то здесь были часы!