С ума сойти, Танька, можно.
Пришла домой, а мужичков моих еще часа три дома не было. Представляешь!
Я и разозлилась и жалела, но потом успокоилась. Ничего им не сказала — ни упреков, ни попреков, себе лишь попеняла… А за что?! Сказала себе: «Ах, так! Ничего вам никому не скажу!» Ведь если по правде, то мне и удобнее ничего не говорить. Сейчас вот пишу и вроде бы все говорю, не таюсь.
Надеюсь, продолжения не будет.
А что хочу, не знаю. Целую.
Галя.
P. S. Если что — придется тебе от меня еще письма получать. Г.
P. P. S. А зовут его Тит Семенович. Представляешь! Я спросила, откуда у него имя такое, как из какой-нибудь пьесы Островского. Оказывается, его родители историки, занимались историей Рима. Ну?! По их мнению, самый интересный период Римской империи, для нас интересный, это эпоха, наступившая после времени римских императоров монстров и чудил — Тит был первый император, давший проблеск надежды будущему. Ну?! Тут тебе все: и гены его, и биография, и вся причудь индивидуума, вплоть до комплекса имени такого. Впрочем, будет видно. Еще раз целую. Г.
— Вадим Сергеевич, так разговаривать с больными нельзя. Нельзя обухом по голове.
— Я не говорю им ничего неправильного, Зоя Александровна, но если человек не хочет того, что ему необходимо, я применяю все средства.
— Но больному лучше объяснить.
— Всего не объяснить. Невозможно. То, что понимаю я, — ему недоступно. Я учился этому шесть лет — и еще работал.
— Должны найти нужные слова, Для того и учились.
— Я учился лечить.
— Нельзя же доводить человека до истерики. Она и не поняла ничего, кроме того, что вы ее психом назвали.
— Может быть, и обиделась, но выписываться не стала — задумалась. И оперироваться, наверное, будет. Камни же есть! Значит, прав я.
— Но и вы ведь должны сомневаться. Разве бывает когда-нибудь стопроцентная уверенность, что операция поможет или полностью излечит? И осложнения бывают, и боли могут остаться.
— Сомнение — это результат недостатка мышления или малых знаний. Камни есть, приступы бывают, а осложнения, остаточные боли, рецидивы — вещи непредсказуемые. Я действую по закону. То, что у нее есть, дает полное основание для операции. Я нанимался на работу оперировать — и я честно выполняю договор, делаю, что мне положено. Я прав, а что от меня…
— Вадим Сергеевич! Не заводись. И говорите потише. Не все люди думают так, как вы…
— Вот и плохо. Я думаю соответственно тому, как меня учили. И, по-моему, правильно. Люди, думающие иначе, мне не понятны. Если взрослые люди думают плохо, неправильно — их уже не исправить, их заставлять надо. У меня средства ограничены — приказывать не могу. Значит, ищу другой способ. — Вадим Сергеевич поднял палец, посмотрел ошалелыми глазами на заведующую отделением. — Вот так я думаю, и ничто не заставит меня думать иначе. Но власть ваша — я могу подчиниться вашим приказам. Приказ! Но не правота.
— При чем тут приказ! Я хочу вам напомнить, что больные — и наши, и все — в таком нервном состоянии, в таком разброде собственных чувств, что это надо учитывать. Надо же так напугать эту женщину зондом! Неужели нельзя мягче, нежнее?!
— Я победил, а — победителей не судят. Пусть от страха, но икота-то прошла после моей беседы. Значит, я прав. — Вадим Сергеевич засмеялся.
— Победитель!.. Беседа!..
— Я предлагаю лишь то, что положено и необходимо.
— Но не все люди похожи друг на друга.
— А должны быть похожи. Тогда и конфликтов никогда-не будет, в том числе и войны.
— Да что вы говорите, Вадим?! И хватит дискутировать. Все. Я не разрешаю использовать любые методы. Больные могут и отказываться от операций. Это их дело. Вы их лишаете последних свобод. Они и так в нашей воле, подчиняются нам, не понимая, что нужно, что можно, что необходимо. Пусть неправильно — но пусть решают сами. Когда за человека все решают, его лишают ответственности за себя, пропадает личность. Больные сами должны решаться на операцию. Понятно?
— Слушаюсь, Зоя Александровна. Могу идти?
— Можете.
Вадим Сергеевич скрылся за шкафом, где они переодевались, стянул с себя операционный костюм, сложил его, аккуратно повесил. Затем снял с плечиков рубашку, потом надел хорошо отглаженные брюки, привычными движениями пальцев, без зеркала, завязал галстук, пиджак застегнул на все три пуговицы и лишь после этого оглядел свое отражение. И наконец он вышел на люди, предварительно приладив на лице тонкую металлическую желтого цвета очковую оправу.
— До свидания, Зоя Александровна. Я учту все, что вы говорили. Учту. — Вадим Сергеевич поклонился, повернулся и ушел, тихо, но плотно прикрыв дверь.