Зоя Александровна задумчиво поглядела вслед: «Учту. Что он хотел этим сказать? Понял? Или подчиняется лишь? Или учтет — запомнит и предъявит как обвинение. От него все ждать можно. Спортом лучше б занимался — силы уйдут куда надо, человеком станет. С нами-то спорить — каждый мужик может. Больных пугать. По корту побегает — и жить легче станет. Вот я бегаю — и хорошо. И мне хорошо, и дома, и больным спокойно…»
Зоя Александровна сидела одна и улыбалась неизвестно чему: то ли своим рассуждениям, то ли резонам Вадима, то ли возможностям спорта.
Постепенно улыбка сползла с ее лица. Она думала о том, что Вадим Сергеевич живет рядом, занимается тем же, время то же, немногим ее моложе, а мышление их столь различно. Даже спорт: казалось бы, одинаково ценя его, они все же любят его по-разному. Например, она не читает в газете про спорт. Сама получает удовольствие, и плевать ей в глубокой степени, кто выиграл, а кто проиграл. Не интересны ей ни метры, ни секунды, ни килограммы — ей само движение приятно, ощущение послушного, радостно подчиняющегося тела. А он! Только и слышишь: наши — не наши, выиграли — проиграли, обошли — отстали.
Зоя Александровна сначала горевала, что он не похож на нее. А потом задумалась о «всех них», непохожих на нее, на «всех нас». А уж следом, конечно, захотелось ей привести всех к одному знаменателю, где знаменатель не делитель, а что-то связанное с единым знаменем.
И покатилась она по привычной дорожке — не принимать и не понимать всех и все, не похожих и не похожее. Решила, что слишком она добренькая, что за такое сразу бить надо, «такое» сначала назвалось в душе «обращение с больными», а потом вылилось в «издевательство над больными», а через несколько мыслительных виражей обозначилось внутри, как «надругательство над больными». В конце концов, накачивала себя Зоя Александровна, доброта должна спрятаться, доброту надо опрокинуть на больных, а не на персонал, настоящая доброта — это уволить Вадима Сергеевича, оградить от него больных.
«Он совсем не похож на меня… хотя хирург он все-таки неплохой…»
В ординаторскую пришли еще врачи. Снова начались танцы вокруг чайника, и Зоя Александровна укрылась в своем кабинете.
Дорогие Павел и Катя!
С приветом к вам дядя Петя. Как вы там у себя живете? Я живу ничего. А Маринка хуже. Ее выпихнули из больницы, и она не приехала ко мне, а поехала обратно в общежитие. Я ей говорил, чтоб у меня пожила несколько дней. А она сказала, что ей здесь надо, потому что экзамены, и здесь все учебники, здесь ее пожалеют учителя и все экзамены у нее примут. Уж не знаю. Я ей сказал по телефону, что главное здоровье и что раз ее врачи выпихнули так рано, значит, надо быть дома, а не в общежитии. А она все равно не захотела.
Сегодня утром она мне позвонила и сказала, что у нее температура высокая, что вечером приехал врач и опять увез ее в больницу. Может, снова будут оперировать. Я ей сказал, что виноваты врачи, а она, знаете, как современные, говорит, что никто не виноват, и со мной больше говорить не стала и трубку положила. Я к ней пойду завтра и все врачам скажу, что думаю, я им велю и отругаю, так что не волнуйтесь.
А может, Кате лучше приехать? Смотрите там сами, подумайте, а то она меня не слушает, а врачам надо разгон дать, чтоб не выпихивали девчонку. Им бы только разрезать да выпихнуть.
У нас все здесь по-прежнему. Буду вам сообщать, какие новости будут у нас.
Поклонись, Павлуша, от меня всем, кто там есть.
Остаюсь и жду ответа. Ваш дядя Петя.
Вадим Сергеевич опять дежурил. Работу они сейчас закончили, операций пока нет, истории болезней записали, больных обошли, сидят со вторым дежурным, молодым хирургом Анатолием Петровичем, и играют в шахматы.
Зоя Александровна играть в шахматы на дежурствах не разрешает, поэтому они сидят за шкафом, где переодеваются и спят по ночам, чтобы в случае нужды можно было бы срочно спрятать следы преступления.
Сидят они, склонившись над доской, с напряженными лицами, время от времени энергично двинут фигуру и изредка вяло перекинутся репликами, не имеющими отношения, к происходящему на доске.
— А вы в Суздале бывали, Вадим Сергеевич?
— Нет. В Суздале еще не был. Я уже много старых церквей нафотографировал. Пока их все здесь не наснимаю, никуда не поеду.
— Как это все? Все, все?!
— Да. На велосипеде весь город объеду, все сфотографирую.
— А Суздаль?
— Здесь работу закончу, потом в Суздаль. Альбом сделаю.