Галина Васильевна взяла из коробки пинцетик и, глядя через лупу, почти мгновенно вытащила из пальца занозу. Насколько легче делать, чем говорить, отвечать. Тем и хороша работа хирурга. Делаешь как профессионал, а отвечать должен просто как умный человек. Да еще и честно. Да еще ребенку. Да еще своему. Говорят, детей обманывать трудно. Чепуха. Неправильно. Детей обманывать очень легко. Их так легко обмануть, но самому потом трудно, противно, да и страшно — никогда ведь не знаешь, чем тебе это после отольется. Впрочем, когда врешь, не только детям, или даже просто недоговариваешь — никогда не знаешь, чем обернется. И все-таки врать приходится — ну никак не обойдешься. И делаешь играючи, походя. Врешь порой так, что не всегда и замечаешь даже. Это-то и страшно. Трудно врать только первого апреля — мучительно думаешь, как бы придумать что-нибудь поизящнее. И все равно чаще всего получается на уровне: «У вас вся спина в белом».
— Видишь? — Она показала занозу. — Вот и все. А ты боялся.
— Теперь не умру?
— Нет, конечно.
— А почему тетя умерла?
— Поздно сказала про температуру. И ее не лечили. А болезнь развивалась.
— Боялась?
— Не совсем. Торопилась. Боялась тоже, наверное.
— А чего ж вы ей поверили?
— Как же не верить людям? Лучше верить всегда. Иначе жить трудно.
— Вот и зря, значит. Умерла же.
— Это верно, сынок, но жить надо все равно на вере людям.
— Сама виновата, значит?
— Не в том дело. Кто виноват, теперь трудно сказать.
— А если б не поверили — жила бы?
— Что ты все время: поверили — не поверили… Сейчас уже все равно. Человек умер — и его не вернешь.
— А если б я не сказал про занозу — умер бы?
— Андрюшенька, не в этом дело. Конечно, врать не надо — никогда мы не знаем, чем кончится любое вранье.
— А правда чем кончится — знаем?
— Но по крайней мере с правдой мы живем всё зная, а вранье нам глаза закрывает. Мы как слепые.
— А я и не врал. Я не говорил.
— Тебе хорошо. У тебя папа, мама, они тебе могут рассказать, научить. Ты и должен пользоваться этим — рассказывать, чтоб научили, пока у тебя не хватает ни собственных знаний, ни достаточно прожитых лет. Придет время, и будешь знать, что скрывать нужно, что можно, а что — ни в коем случае.
— А я ничего не скрываю.
— Лукавишь.
— Как это — лукавишь?
— Хитришь. И не только со мной хитришь, но и сам с собой.
— Как это — сам с собой?
— Себе говоришь, что не скрываешь, Себе. Хоть знаешь, что скрываешь.
— Я же сказал, когда испугался.
— Вот и плохо. Когда жизнь тебя схватит за горло, устрашит, тогда, как за спасательный круг, хватаешься за правду. Но уж теперь, раз ты увидел, что правда спасает, пользуйся ей всегда.
— Всегда? Это я подумать должен. Мы в классе про это говорили. Всегда нельзя.
Вот дети и сами уже приходят к относительности в вещах абсолютных. Врать нельзя. И не врать нельзя. Как их направить, как объяснить? Что читать? Как поверить в правду? На занозах многого не объяснишь. Трудно Галине Васильевне.
— Ладно, Андрюшенька. Ты делай уроки, а я займусь рукоделием — чинить твою одежду буду. Ладно? Ты подумай, мы еще поговорим об этом. С папой поговорим…
Каждый занялся своим делом.
Человек часто, делая что-то руками, в то же время думает совершенно о другом. (Кому, как не хирургу Галине Васильевне, должно быть это знакомо.) Впрочем, может, и о том же, но совсем по-иному, совсем с другой стороны, но поди ж ты улови сразу связь сейчас бегущих мыслей и прежде вымолвленных слов… Как в снах порой бывает трудно найти ниточку, связующую ночной морок с прошедшей явью. Но все же она есть всегда. С прошлой, нынешней и даже с явью предстоящей. Да и действительно, многое в будущем случается естественно, логично, но мы осознанно этого не понимаем, не допускаем, а то и не хотим, а в глубине-то, наверное, уже ждем, или боимся, или надеемся, или гоним мысль от себя… Но она-то уже есть… Так можно думать о снах и будущем, если отбросить всякую метафизику из нашей жизни.
Галина Васильевна ушла в свое детство, вспоминала тех, кто ее учил, кто растил, кто советы давал и совестил. И как… Как все было. Что было в жизни, в детстве… Есть ли что сейчас вспомнить?..
«Ничего вроде в детстве у меня и не было. Жила. Росла. Училась. Выучилась. Замуж вышла. Родила. И оперировала. А там уж пошла вся жизнь в работе. И радость в работе, и удовольствия в работе, и вся игра души в работе. Другого не было, а всегда хотелось, наверное. Надо бы и другое знать. Или не помню другого? Надо все, что тебе в жизни отведено, что предписано, предопределено, пережить, пройти и — переходить к иной жизни, жизни для высших удовольствий. А что это?