Тит ехал медленно, осторожно, чтоб не забрызгать мечущихся между лужами и каменными островками, полосками проходов и грудами грязи, спешащих домой и без того усталых и раздраженных туземцев.
— Галя, может, поедем со мной на пару дней на дачу. Гена уехал в командировку и оставил мне ключи от своей гасиенды. Мне надо срочно статью кончать.
— Ты же знаешь, что для меня это невозможно. И работа, и семья, и, самое главное, следствие ж идет.
— Самое главное у тебя следствие. Ты меня удивляешь.
— Ну не самое главное… Но оно тоже держит меня на привязи. Вдруг что-то понадобится.
— Ну хорошо, хорошо. Снимаем вопрос. Но я на эти дни поеду туда, поработаю как надо.
— А чем тебе плохо дома? Один, никто не мешает. Работай себе.
— Да все в городе мешает. По-настоящему работать не могу.
— Ну смотри. Езжай. Может, я тебе приготовлю с собой еду какую?
— Да не надо мне ничего. Сама бы приехала, тогда б и еду взяла. А так…
— Как знаешь, Тит. Спасибо. Приехали уже.
— Счастливо. До встречи. — Тит потянулся поцеловать Галю на прощанье, но она отклонилась. — О! Прости. Если кто расскажет следователю, что ты еще и целуешься с неизвестными мужчинами…
— Перестань. Дурачок. Здесь же сын.
— Ну, ладно. Приеду позвоню.
— Ты сегодня уедешь?
— Нет. Сейчас домой. Завтра с утра поеду. Сегодня дома я. Ну, пока.
— Пока.
Тит осторожно отъезжал, поглядывая на прохожих. Галя махнула вслед рукой, не очень заметно махнула, но жест прощальный все же состоялся.
У порога своей квартиры она еще долго вытирала ноги о резиновый коврик, хотя из машины ей удалось ступить прямо на сухой тротуар.
Володя сидел в кресле с книгой против открытых дверей комнаты и смотрел, как Галя раздевается.
— Извини, что не принял пальто.
— Охотно. Последний раз дома ты у меня брал пальто, наверное, лет пятнадцать — тринадцать назад.
— Не исключено. Но как ты ухитряешься, кума, проходить по нашему двору такой чистой. Или ты йог, или ты по грязи идешь яко по суху.
— Некоторые хирурги в прошлом оперировали в нитяных перчатках, строго инструментально, и потом показывали свои руки без капли крови на белой материи.
— Мама, — Андрей находился в той же комнате, на столе у него лежали книги и тетради. — А как это понять: строго инструментально?
— Только инструментами. Пальцами ткани не трогали. Иголка на иглодержателе — провел нитку, перевязал не опуская пальцы к тканям. Если нитка испачкалась, то завязывали, держа ее концы в зажимах. Щупали, если надо, только пинцетами. Конечно, смотря какая операция.
— А зачем?
— Раньше считалось, что так ткани больше щадятся, и чище так. Считали это высшим пилотажем. В общем, своего рода пижонство профессиональное.
— А сейчас?
— Сейчас мы много работаем руками.
— И как лучше?
— А кто его знает. Сравнить же не можем. Мы так привыкли. Я-то думаю, что руки нежнее инструментов.
— Мать небось есть хочет, а ты ее теребишь…
— Ничего, мужички. Сейчас подогрею, поем и сразу же стану на завтра готовить. Вы-то поели?
— Естественно. А ты что-то от дома отбилась. Тебя еще не засудили?
— Как видишь. Пока хожу.
— Нового ничего? Все то же?
— Вызывают, расспрашивают. Сегодня уже и главного вызывали.
— Ну?! Степана Андреевича?
— Другого пока нет. Еще не сняли.
— А его-то зачем?
— Спрашивали, каковы правила измерения температуры в нашей больнице.
— А у вас что, особенно как-то? Как у всех.
— Он так и ответил. Но следователь мог и не бывать никогда в больницах. Тот спросил, а этот рассказал: два раза в сутки сестра раздает градусники, потом собирает и записывает. А если часто надо, то градусник выдается и больные или родственники записывают. Это и рассказал. Так он нам пересказал.
— Ну и?..
— Что «ну и»? И все. Следователь удивился: почему сестра не следит за измерением температуры каждым больным. Степан наш и объяснил, что на одну сестру приходится тридцать человек. В палате четыре — шесть человек. Если ей в каждой палате следить, то не менее полутора часов она потратит только на температуру. А само лечение кто будет проводить? Уколы, порошки, вливания, клизмы, банки. Ну!.. Фантазия!
— Ты на меня-то чего кричишь? Я ж не возражаю. Вошла в раж.
— Тебе легко. А мы, по-моему, все уже в раж вошли.
— И это все, что его спрашивали?
— Все вокруг. Могут ли нас обмануть при измерении? Глупый вопрос. Раз обманула — значит, можно.