— Стой, — сержант вновь строг и неприступен. Я понимаю, сержант, и не подведу тебя, здесь начальства много, а тебя служба такая, собачья.
— Подследственный Иванов доставлен!
— Давай.
Вхожу. Небольшой кабинет с одним окном. Обшарпанный стол, напротив него в метре стул, привинченный к полу. За столом мужик в штатском, лет сорока, мордастый, с седым ежиком. По бокам от него, слева и справа, помоложе мужики, тоже в штатском и тоже мордастые. И все улыбаются. Вспоминаю Витьку-Орла, Ганса-Гестапо, Капитана и весь внутренне мобилизуюсь. Так, друга встретили после долгой разлуки, ну еще давайте пообнимаемся. И точно — один из пристяжных вскочил, руки в стороны развел и ко мне. А улыбка во всю сытую морду:
— Володя! А мы тебя уже потеряли — то ты месяц на спецприемнике, то уже в Сизо.
— Да, езжу потихоньку, сам катаюсь, другие на месте сидят.
Они расхохотались. Сажусь на предназначенный для меня стул, смотрю на веселых мужиков. Те, насмеявшись и вытерев слезы, закуривают и предлагают мне. Не отказываюсь, помня наставления Гестапо, беру две, кладу в карман:
— Я потом покурю.
— Да бери всю пачку, — делает барский жест главный за столом и синяя плотная пачка «Космоса» исчезает в моем кармане.
— Ну, Володя, давай знакомиться. Меня зовут Роман Иванович Приходько, старший следователь по особо важным делам следственного отдела прокуратуры Ростовской области, — говорит мне седой мужик:
— Ясно?
— Да.
— Это мои помощники, Саша и Леша. Сейчас Леша нам чаек организует, а мы с тобою покалякаем. Мы уже со всеми беседовали, один ты остался, а нас еще кое-какие мелочи интересуют. Как ты насчет покалякать?
— Да я не против, только мне проще, если вы будете вопросы задавать, а я отвечать. Так мне удобнее, да и вам, я думаю.
— Ну смотри ты на него, Саша, как все он понимает! Я думаю — мы с ним сработаемся.
Я насчет «сработаемся» имею собственное мнение, но молчу. Толстый прапор, постучавшись, внес на разносе-подносе чай в стаканах. Леша, улыбаясь мне, как лучшему другу, спрашивает:
— Тебе с сахаром?
— Да, четыре пакетика, — решаю обнаглеть. Пролезло.
Пьем горячий чай и смотрим друг на друга. Что они думают — не знаю, а я, что им нужно. Попили, они покурили, я понюхал и началось.
— Ты, Володя, до того как познакомился с этими хипами, шпаной был и если б не они, не сидел бы сейчас здесь…
«Верно, я сидел бы уже давно и в другом месте», — думаю я, но молчу.
— Я думаю, ты нам поможешь кое в чем разобраться. Нам практически известно все, ну а мелочи всякие… Например, кто предложил печатать листовки?
— Не помню.
— Не крути Володя, некрасиво, такой молодой и склероз!
— Так ведь, гражданин начальник, пока я не встретился с хипами, то пил почти каждый день, а начал с 13 с половиной лет. Убей бог — не помню. Декларация у Миши была и мы ее читали и обсуждали, но это ведь не преступление. Леонид Ильич Брежнев ее подписал.
— Мало ли что он там сдуру подписал, а вы-то что полезли, — открыв рот, смотрю во все глаза на отважного следака и на его помощников: неужели не боится, что заложат. Помощники делали вид, что не слышали. Дела…
— Ну ладно, не помнишь, кто предложил печатать — бог с тобою. Ну, а кто предложил множительное устройство использовать?
— Не помню. Мы много болтали, Миша рассказывал о своей работе, чего там есть и заикнулся о ксероксе…
— А, так Миша предложил его использовать?
— Нет, кто-то из ребят, его обсмеяли, а потом все стали кричать, что, мол, неплохая идея.
— Как все? Ты вот, например — кричал?
Я решаю спрыгнуть с этого поезда:
— А я и не знал, что такое ксерокс, поэтому молчал.
— Как это не знал? Ты что — совсем дикий?
— Не совсем, наполовину. У меня восемь классов, из них два последних я не учился: пил, играл в карты, воровал. Ксерокс я увидел впервые на Мишиной работе…
Через два часа каляканья мы были на том же месте, откуда начали. Роман Иванович устал и, оттерев пот с умного лба, сказал мне:
— Ну, Володя, ты или дурак, или особо умный. Давай начнем сначала, попробуем по-новой.
— Давайте, гражданин начальник, я не против. Просто я не понимаю, не могу понять — я в сознанке, что помню — все как на духу рассказываю, но как я могу помнить, что со мной было полгода назад.
— Тогда все! На сегодня хватит. Оставим на следующий раз, но учти Володя, у меня терпение не бесконечно. Понял?
— Да, гражданин начальник, понял.
Выхожу в сопровождении другого конвоира и иду в родную хату. Через летний теплый двор…
В хате радостный крик — все, как дети, радуются пачке «Космоса». Расспросы: что, как, чего. На столе остывший обед, позаботилась братва. Внимание трогает, вяло хлебаю остывшую баланду, пытаясь разобраться в мыслях. Ганс-Гестапо трогает за плечо:
— Слышь, Профессор, снизу подогнали конфеты, «Батончики». Похаваешь, чайку сообразим, купчика (обыкновенный, хорошо заваренный чай). Умотали тебя, менты или ГБ приезжало?
Отвечаю нехотя, так как чувствую себя измочаленным, выжатым как лимон. Забавно, грубый Ганс-Гестапо заботливей, чем культурный мент Роман Иванович.
Похавав и хапнув купца с конфетами, заваливаюсь на шконку и почти мгновенно засыпаю. Последнее, что слышу — голос Капитана:
— Че разорались, потише, человека менты измотали, — его голос перекрыл все остальные.
Проснулся свежий и бодрый, сразу после отбоя. Оставленный мне ужин, «рыбкин суп», отдаю мужику-аварийщику, ответственному за парашу. Кстати, его тоже звать Володя. Но все его называют просто шофер. Это братве, по-видимому, очень смешно:
— Эй, шофер, рули сюда, наведи порядок!
— Эй, шофер, рули отсюда!
— Эй, шофер, че паранька грязная? Параньку любить надо, землячок!
Сижу на шконке, смотрю сверху на жизнь хаты. Несколько человек спят, Лысый и Шкряб играют самодельными картами в очко на носы. Карты склеены из газет. Клей сделан из хлеба: на кружку — наволочку и хлеб протирают сквозь нее, держит крепче эпоксидки. Краска — сажа от жженой резины, от каблука, водой разбавлена, а красная от серы со спичек. Края заточены об бетонный пол, поэтому и тусуют колоду не так как на воле — колоду пополам и одну половину в другую с легким треском. Ш-Ш-Ш. По тюремному карты — стиры.
— Себе не вам, говна не дам!
— Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз!
— Ой, мама, ходи прямо!
— Не ходи налево, тама королева!
— Туз не груз!
— Очко, пардон, ваш нос!
и с оттягом, от всей души, лупят друг друга в случае проигрыша.
Матюха-Полуха коллекцию разглядывает собственную, в коллекции той из газет, из случайных, неизвестно как попавших в хату журналов, женщины выдраны… И тусует их пятидесятипятилетний ценитель прекрасного, а глаза мечтательные. Ничего, что неяркая печать, ничего, что все одеты. Фантазия у Матюхи-Полуха богатая. Звать его Матвей, а прозвали так его вот за что: на одной командировке (лагере-колонии), бригадиру в драке ножом пол-уха отрезал и получил за это три года довеска (добавка к сроку). Лихой дядя!
Ворон с одним из мужиков, мужичков, в крест играет. Игра такая, в домино. Пара мужиков, недалеко от меня, на верхних шканцах, о чем-то негромко беседует. У каждого свое. Вон спекулянт лежит, задумался, в потолок взгляд устремил.
А внизу возня. Васек спит, к стене морду отвернул, что же там такое происходит? Свесил голову и вижу, — Капитан Гансу-Гестапо очередной портак колет. То есть наносит татуировку. Надо же — нашел свободное место. Интересно, что он ему колет? Спрыгиваю на пол и присаживаюсь напротив, на шконку Капитана.
— Не помешаю?
— Нет, валяй смотри, может в очередь запишешься, — шутит Гестапо, лежащий на брюхе. А Капитан, изыскав на сплошь татуированной спине место, быстро, одной тонкой иглой, контур рисунка пробивает. Так, понятно — очередной собор. Венчание (суд) впереди и решил Ганс-Гестапо подготовиться к этому событию. То-то Капитан купола не пробивает, боится Гестапо сглазить, все зеки суеверны. А вот и тушь втирать начал. Тушь в тюрьме самодельная, сажа от все той же жженой резины, мочой разбавлена, мочой клиента. То есть Ганса-Гестапо, поэтому и очень редко бывает заражение.