Смех, гам, свист. ДПНК стучит и так далее.
Ну а сегодня особенный день, особенная лекция. Работник КГБ выступать будет. И что-нибудь расскажет. Даже я с интересом пошел послушать, что врать будет.
Расселись все, зеки в зале, ну а офицеры, хозяин, ДПНК с кулаком наготове, замполит, уставший удивляться лекторам, на сцене, за столом с красной скатертью. На трибуне, или за трибуной или в трибуне, кегебешник в сереньком костюме. Начали:
— Ну что вам рассказать о наших славных чекистах, доблестных последователях Дзержинского?'
Голос из зала:
— Ежова, Ягоды, Берии, Абакумова…
Кегебешник улыбается:
— Кто-то неплохо знает историю наших органов, стоящих на страже народных интересов. Нет, мы не боимся смотреть правде в глаза! Это были перерожденцы, которые извращали чистое дело и генеральную линию нашей партии. Органы разоблачили предателей дела партии и народа, они понесли заслуженное наказание.
— Ну-ну, свежо предание да верится с трудом, — тот же голос из зала.
— А вы бы лучше не кричали бы оттуда и не прятались бы за спины, а вышли бы сюда, мы бы с вами пополемизировали…
— И в трюм!..
Смех, гам, свист! ДПНК и так далее…
— Ну что вам рассказать? — продолжает свое гнуть лектор из КГБ.
— Расскажите какой-нибудь случай про шпионов.
— Об этом я рассказывать не буду, — мягко возражает любитель полемики.
— Ну что вам рассказать?..
— Расскажите…
— Об этом я тоже не буду…
Смех, гам, свист, ДПНК и так далее.
Пришел я из клуба и на работу начал собираться, во вторую смену работаю снова. Воскресенье снова рабочим объявили. В связи с производственной необходимостью.
Идем строем, снег скрипит, мороз щеки прихватывает. Все как у классиков. Развод – и в цех. Тепло, светло, музыку бугор гоняет.
Новый у нас бугор. Ишутин Сергей. Был жулик, выдержал террор Тюленевский, не сломался, а тут в карты проиграл и отдать не смог — и к куму, к Ямбаторову, побег… А тот ему — не желаешь, мол, человеком стать, бригадиром да ментом. Горе-игруля и согласился.
Сладко ест, иногда попивает и не чаек, музычка. Золотое дно — цех кубик-рубиков. Большой бизнес — наш цех. А бугру мало, наладил связь с волей и чай гонит, в огромных количествах. Видать, кум у него в доле. И идут зеки в цех наш как в магазин. Валом валят. Цена-то уже не та, что раньше, не пятерик плита, а червонец. Не долго продержалась пятнадцать рублей за две, и червонец стала. То ли инфляция, то ли жадность, то ли просто есть спрос и деньги, почему цену не ломить. Не знаю, я в экономике профан. Но чаю снова в зоне море, пей — не хочу.
Посбирал я кубик-рубик, на ужин сходил, еще чуток пособирал-поработал. Хватит. Не хочу социализм-коммунизм строить, не хочу блядям помогать. От трюма отмазаться хватит, что еще надо.
Любят зеки труд подневольный, рабский. Много пословиц сочинили по этому поводу, насчет своей любви. «Работа — не волк, в лес не убежит». «Ты, работа, нас не бойся, мы тебя не тронем». «Работа не хер, постоять может». «Если хочешь поработать, ляг поспи — и все пройдет». «Круглое тащи, плоское кати, бери больше, кидай дальше, пока летит — перекуривай!» «Что нам стоит дом построить, нарисуем — будем жить». А песни! Песни! Чего только эта стоит:
— … Воровка никогда не станет прачкой,
А урку не заставишь спину гнуть,
А грязной тачкой
Ты рук не пачкай,
Мы это дело перекурим как-нибудь!..
Но верхом лагерного фольклора на эту тему, шедевром, служит короткая басня:
— Ты верблюда видел? У него сколько горбов? Правильно — два. Так он всю жизнь работает!
Вот так-то! Любят зеки труд, но странной и непонятной любовью. Вроде песни, пословицы, басни сочиняют, а работать не хотят. Странный и загадочный народ — советские зеки. Темна у них душа. И непонятна…
Конец февраля, начало марта, хрен поймешь, метель, пурга метет, снег сыпет прямо сугробами, только «отбой» проорали, как:
— Зона! Подъем! Зона! Подъем!
Солдаты в бронежилетах, с дубинками, в касках поверх шапок, ротный, прапора, офицеры, ДПНК, подкумки, режимники… Все как обычно: или побег, или кому-то из администрации по голове дали… Но солдаты дубьем сильно не машут, никого не бьют, только подталкивают. Чудеса!
Всю ночь снег уминали, матерясь и проклиная всех. А солдаты что-то тщательно шмонали, обыскивали бараки и подсобки. Утром, в серый рассвет и за нас взялись.
Обыскал меня молоденький солдатик с узкими глазами. Обыскал и, ничего не найдя, в барак отпустил. Залез я на шконку, уф! Ноги гудят, голова кружится, глаза сами закрываются… А в окно зрелище неописуемое!
Ротный выстроил солдат и шмонает их… Авторучки, зубная паста, конверты, открытки, ложки деревянные, макли разные, поделки зековские, все на снег бросает ротный. Ай да молодец! А у одного солдата из-за пазухи альбом вытащил для фотографий.. Ну, бляди, ну, защитнички, ну, пидарасы!..
Увел ротный мародеров за зону, режимники с сэвэпэшниками собрали все в охапку и унесли в штаб. Делить… Не одним блядям перепало, так другим.
Только глаза закрыл, крик — «Завтрак». И на работу.
Какая работа, голова сама падает и не только у меня одного. Весь цех носом клюет. Пришел откуда-то бугор и новости принес:
— Начальник управления снова сменился, а новый мудило приказал одновременно по всей области, во всех зонах, тюрьмах шмон устроить, провести, в одну ночь.
Ну не тварь ли! Сам спал, да с женой в обнимку, а мы всю ночь снег топтали, ну, паскуда, ну, гад, ну, пидар!..
Лично я чуть не заплакал. Сдержался из последних сил. Сюда бы его, гада! Мы б на нем отоспались бы, прапора б не спасли, ну, сука!..
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Спит барак. Весь барак, все зеки. Кто наработался, кто так притомился, спят. Храп, вонь, свист. Горит тусклая лампочка, обмазанная чернилами, светит над дверью. Не положено зеку спать в темноте. А вдруг! Это привилегия свободных людей. За остекленной дверью виден пидарас Киса, ночной дневальный. Упал Киса, упал головой на тумбочку, на раскрытый журнал, куда положено записывать всех, идущих в сортир и время указывать. Когда вышел, когда вернулся. И если больше десяти минут отсутствует — звонить в ДПНК, бить в колокола, не сбежал ли зек! А ДПНК может зека на улице задержать и подождать, позвонишь ли или нет. Может прапоров послать проверить, записан зек или нет. Если нет, если не позвонит ночной дневальный в обязанные сроки, то загонит его ДПНК часа на два в прогулочный дворик ПКТ. А на улице март, днем солнце, серый снег тает, ну а ночью мороз, земля льдом покрывается… Телажку с шапкой сдерет ДПНК, чтоб жизнь малиной не казалась. Несладко. И за сон на тумбочке тоже туда же. Ну что поделаешь, тяжек крест Кисы, тяжела его судьба — ночью, всю ночь напролет, дежурство, утром дневальному, шнырю, помочь пол помыть, не поможет — по боку получит от завхоза, затем сон короткий, обед, после обеда завхоз пошлет в наряд куда-нибудь мусор убирать, снег чистить, красить, еще чего-нибудь… Канули в лету времена, когда в ночные дневальные завхозы ставили любимых своих и всячески их от лишней работы берегли. Прошли те времена, ушли в никуда. Вечером зеки с работы придут, первая смена, надо заработать, постирать, подштопать, кому впадлу самому, а чай есть. Заварка там, пачка сигарет тут… Ну а перед отбоем в каптерку к завхозу, сексобслуживание… Выходит завхоз раскрасневшийся, подобревший, следом по одному жулики да блатяки. Сжимая в руке по заварке чая. Такса такая у Кисы. Кисин фамилия, петух с малолетки, нравится ему видно жизнь такая, только устает сильно, вот и спит на тумбочке.