— Я буду произносить разные слова, а ты говори первое, что в голову приходит. Начинаем. Отец.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Мать.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Папаша.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Матушка.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Мужчина.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Женщина.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Тетка.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Схватил.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Опрокинул.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Навалился.
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
И так без просвета и конца.
— Может быть, ты думаешь, что женщины любят силу?
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
— Один мой друг когда-то очень давно применил силу к любимой девушке, и вот у них уже взрослый сын, а ему до сих пор за это стыдно. Ты не боишься, что с тобой так же когда-нибудь получится?
Застенчивая улыбка, пожатие плечиков.
Легче всего выбить признание в чем-то «постыдном» встречным признанием; хотя постыдного в мире нет ничего, есть только естественное, пациентов если не отталкивает навсегда, то гарантированно раскрепощает рассказ о том, как он в детстве подглядывал за матерью, мывшей пол, подоткнувши подол, — ему было тем легче варьировать шокирующие подробности, что ничего такого в реальности не происходило. Однако здесь бы и подол не помог: чтобы мучительная тайна смогла прорваться на поверхность, она должна быть мучительной. Если крыса не грызет внутренности, за нею незачем и охотиться. Тем более что все равно не поймаешь.
Так он и разъяснил матери, отправив Леля на кухню (тьфу!) к Симе: врач не может вылечить больного, прежде чем тот заболел.
— Как он еще должен заболеть? В тюрьму попасть?
— Страх перед тюрьмой не болезнь, а норма. Вот когда человек мучается, и никто не знает из-за чего — только тут я могу чем-то помочь.
Ушла не попрощавшись, хорошо еще, не отблагодарила на прощанье чем-нибудь вроде «За что вы только деньги берете?» А вот начни он тянуть с нее бабло обещаниями, липовыми настойками, заговорами, наложением рук, она бы осталась довольна. А уж если бы он напялил на себя рясу да развернул целый молебен… Или хотя бы просюсюкал что-нибудь вроде «Господь поможет», так она, глядишь, и к ручке его припала бы. Жулики за это и берут деньги — за надежды. Но школа психосинтеза никогда до этого не опустится, наш бог природа и правда. Когда-нибудь историки науки станут ее изучать, а среди них наверняка найдутся и завистники, вроде кривляки-Лаэрта, — и все равно не сумеют высмотреть ни единого пятнышка. Даже хорошо, что в его школе пока всего одиннадцать человек, если не считать сочувствующую периферию, с которой он общался по электронной почте, — у Фрейда в его годы сторонников было не больше. И у самого Иисуса Христа было больше всего на одного.
Да, насчет Лаэрта тоже нужно заземлиться, честно признаться, что и к нему…
Да, ревную, ревную, и что? Конечно, досадно, что со мной отец Вишневецкий разговаривает будто с капризным ребенком, радостно сообщает очередную новость из прогрессивной печати: у меня есть чем вас порадовать — и дальше сообщает, что в каком-нибудь Нижне-Мандинске священник сбил прохожего и пытался скрыться. Вот и весь разговор. А с этим артистическим алкашом устраивает доверительные посиделки чуть ли не каждый вечер.
Воскрешение Лаэрта. Шестикрылая Серафима
Господи, какой же Савик наивный — столько лет верит, что способен ее загипнотизировать! Она-то, конечно, готова и дальше притворяться, чтоб его не расстраивать (главное, не прыснуть, а дрожь от сдавленного смеха он и дальше будет принимать за бессознательную страсть), но поразительно, что он за целые годы так этого и не раскрыл. Видит то, что в небесах, и не видит того, что под ногами, гении все такие, и премудрый Фрейд, наверно, тоже сдавленный смех мог бы принять за оргазм.
Сегодня ей, правда, было не до смеха: чуть, проснувшись, вспомнила про исчезнувшего папочку, и жаркий пот разом сделался ледяным, как январский дождь. Поэтому, освободившись от супружеских обязанностей, она сразу бросилась звонить из туалета, чтобы Савик не слышал: он уверен, что отец отправился кого-то соборовать или наставлять и забыл включить телефон, а ее нервность считает преувеличенной, ему лучше и не жаловаться, а то сразу как-нибудь заземлит, как он выражается, а ей заземляться почему-то ужасно не хочется. Но не хочется и его расстраивать, ему и так нелегко столько лет идти против всего мира. Прямо протопоп Аввакум какой-то… Чем ее когда-то и пленил. Девчонки на курсе называли его Ломоносовым, пришлепал-де в Питер в лаптях с рыбным обозом, а учится лучше всех, но когда его стали исключать из комсомола за пропаганду антимарксистского фрейдизма, а он перед лекционной аудиторией стоял, набычась, и только переводил с ряда на ряд яростно прищуренные белесые глаза, а все тускнели и опускали взгляд, а потом он уперся взором в комсомольского секретаря, и тот тоже отвернулся, забыв стереть ироническую улыбку, которая на побледневшем лице сделалась почти покойницкой: вспомнил, видно, что Савик представляет факультет по тяжелой атлетике, и черт его знает, что этому сумасшедшему взбредет в его рабоче-крестьянскую башку…