Выбрать главу

Бог, видите ли, открывается через ощущение упоительного счастья, приятия мира, веры в будущее, — в общем, через все симптомы маниакально-депрессивного психоза в эйфорической фазе. Их же, симптомы, можно вызвать и наркотой, но если батюшку спросить, может ли Господь явиться из шприца, он только усмехнется сочувственно, будто дурачку, да еще и сверху вниз с высоты своей долговязости, он и с коллегами-попами на теледебатах разговаривает чуть ли не сострадательно…

Опять он святее патриарха московского, опять он посланник каких-то светлых сил среди темного царства.

Ладно, про отца Павла (какой он, к черту, ему отец — Павел Николаевич Вишневецкий, и хватит с него!) только начни, и сразу закипишь на весь день. Хорошо, правда, что сонное одурение вместе со слезливостью как рукой сняло. Пора было осторожненько выбираться из постели, чтобы не разбудить Симу.

Он осторожно высунул влажную ногу из-под простыни в относительную прохладу и прислушался — Сима продолжала мирно посапывать. Тогда он прислушался к себе и с удовлетворением ощутил, что боль одиночества отпустила. Что значит, честно признал ее причину — инфантильность; досада же на тестя — это была вполне переносимая хроническая хвороба, вроде геморроя. Главная идея психосинтеза, который он проповедовал, — ЗАЗЕМЛЕНИЕ: любым своим чувствам и поступкам нужно искать самые «низкие» причины и приучать себя не стыдиться их. Так что, если искать заземленную причину его раздражения против Симиного папочки, это будет зависть. Да, он завидует его красоте, его уверенности, завидует почтительности, которой тот окружен, и — самая заземленная причина — завидует трехкомнатным апартаментам, в которых небожитель расположился в двух этажах над его головой.

Да, я ему завидую, завидую, завидую — и что? Это естественно, против природы переть не нужно, иначе она отомстит. Все, подъем!

Из-за осточертевших белых ночей, даже в августе не желающих окончательно почернеть, окно было завешено плотной ковровой тканью, и все-таки и халат, и тапочки хорошо различались в полумраке. Медленно-медленно он привел себя в вертикальное положение, ввел ступни в тапочки и потянулся к халату. Халат прямо светился белизной, пробуждая в нем сентиментальное умиление, которое тоже было необходимо заземлить; Фрейд бы сказал, что Симина помешанность на чистоте указывает на какое-то чувство вины, от которого она пытается символически отмыться, вместо того чтобы взглянуть в глаза какой-то мучительной правде. Заземлиться, примириться с природой. Например, с естественностью комплекса Электры. А что такого, — ну, испытывала, допустим, когда-то влечение к отцу, и что? — но нет, Сима так и не созрела, чтобы признаться в такой естественной вещи, которую ханжеская мораль велит считать чем-то противоестественным. Ему тоже не хочется об этом думать, но думать-то как раз и нужно больше всего о том, о чем думать больше всего не хочется, поэтому он должен приучать себя к мысли, что Сима и сейчас не свободна от влечения к папочке и потому-то, бедняжка, и лезет из кожи вон, чтобы только скрыть свое либидо за совершенно ненужным Павлу Николаевичу беспокойством о его здоровье. (Ба, лезть из кожи вон — не фаллический ли это образ?.. Это он подумал машинально, по привычке, медленно-медленно открывая дверь; привычка всюду искать генитальные символы сохранилась в нем с эпохи повального увлечения запретным Фрейдом, теперь же Учитель был нужен ему более в качестве предтечи.)

Напоследок оглянулся на Симу — в полумраке чернел ее полуоткрытый ротик, и в груди заныло от нежности: дитя… Как Димка когда-то…