Именно этот дом на Моховой вспоминает княжна Китти Мещерская, описывая свое несчастливое замужество в 21 год с летчиком Васильевым и их кратковременный переезд в Петроград в 1920-х.
Отцу Китти исполнилось 78 лет, когда она родилась, а по некоторым данным, он уже три года был мертв, поэтому в свете ее считали лжекняжной, хотя это и не важно, ведь к упомянутым событиям привычного «света» уже не было, а Китти потеряла все, как и остальные представители ее круга.
Летчик-испытатель Николай Васильев (Ника) – обычный необразованный мужик, сумевший воспользоваться революцией не только, чтобы занять место в новом привилегированном классе, но и практически насильно женить на себе представительницу старого. Громогласный, самоуверенный, наглый, бравший от жизни все и в опасной работе, и в изобильных кутежах, и в любви, за два года брака он три раза вынуждал Екатерину сбегать, постоянно возвращая ее назад то скандалами, то жалостью, то обещаниями зажить наконец-то пристойно, без пьянства, разгула и растрат. Чтобы скрыться от ненавистного мужа, однажды Мещерская инсценировала самоубийство, а в последний свой побег даже сменила фамилию, пойдя ради этого на фиктивный брак со старым другом. Обман, однако, не удался. И вот эта пара максимально непохожих друг на друга людей – бывшая княжна и лихой гуляка – снова вместе, у порога этого дома.
Комнату здесь молодой паре, конечно же, сдали. Мария Георгиевна, выслушав историю Китти о потере имущества, аресте, тюрьме, жизни в дворницкой и на кухне собственной квартиры, унижениях за принадлежность к «бывшим» (дворянам), несчастном замужестве, гибели сына, родившегося после падения самолета с находившейся в кабине беременной Китти, и честное признание в том, что нерадивый муж ее лишился работы, пропил все деньги от продажи последних ценностей и, кроме неприятностей, пожилой даме ничего не принесет, пожалела девушку и, оплатив долг Васильева перед прошлой квартирной хозяйкой, согласилась приютить настрадавшегося «ребенка» и, что поделать, ее распущенного мужа.
«Комната, в которой мы поселились, была полна не только мелких безделушек и вещей, в ней стояли комод и шифоньерка, набитые доверху бельем. Когда нужно было, Мария Георгиевна входила к нам и брала свои вещи. Комнату мы, конечно, никогда не запирали, и, мне казалось, что я живу у самой близкой моей родственницы.
Несмотря на большую разницу в годах, мы очень подружились, полюбили друг друга. У меня от нее не было никаких тайн, я рассказала ей о себе все. Ника снова „вернулся в небо“…
У нас сразу появились деньги, долги были погашены. Ника меня задаривал: он приносил целые куски тонкого сукна, шерсти, шелка, и Мария Георгиевна считала удовольствием поскорее все это увидеть на мне. Она резала, кроила, примеряла, сметывала и шила, так что через каких-нибудь два месяца я имела гардероб, которому позавидовала бы любая женщина.
Вместе с полной довольства жизнью вернулся и прежний Васильев. Пьяный, грубый, пропадавший сутками…
Все время мы проводили вместе с Марией Георгиевной. Нам не хватало дня для смеха и разговоров. Иногда до рассвета мы шили, болтали, и Ника яростно стучал в стену, вызывая меня. Я прибегала, притворялась, что ложусь спать, но, едва он засыпал, вскакивала и убегала к Марии Георгиевне»[12].
Беседы с воспитанной хозяйкой, оказавшейся бывшей портнихой и владелицей модельного дома, а также само убранство квартиры и сохранившиеся коллекции на несколько месяцев вернули Китти в тот потерянный мир, где у нее было три дворца, несколько особняков и подлинники Боттичелли и который теперь навсегда остался в прошлом.
Архитекторы-строители Санкт-Петербурга… СПб., 1996.
Мещерская Е.А. Жизнь некрасивой женщины. М., 1997.
Мещерская Е.А. Китти: Мемуарная проза княжны Мещерской / сост. и вступ. ст. Г. А. Нечаева. М., 2001.
Руммель В. В., Голубцов В.В. Родословный сборник русских дворянских фамилий: в 2 т. Т. 2. СПб., 1887.
Дом Энгельгардта
(1831 г., архитектор П. П. Жако; Невский пр., 30 / Наб. канала Грибоедова, 16)
«В пятницу маскарад у Энгельгардта. Императрица пожелала поехать туда инкогнито и при соблюдении строжайшей секретности, выбрав меня сопровождать ее… Когда мы смешались с толпой, стало еще хуже. Ее толкали локтями, неуважительно пихали, как всякую другую маску. Все это было в новинку Императрице и очень смешило ее… Меня потешало крайнее замешательство пристава Кокошкина. Бедняга очень скоро узнал Императрицу и трепетал при мысли, что с ней может что-нибудь случиться… Наконец, в три часа утра, я вернула ее во Дворец, целую и невредимую…»[13].