Я еще до конца не проснулся, еще только едва сообразил, что нужно дернуть плечом для того, чтобы рука перестала терзать меня, но уже понял, что то, что они мне предлагают, совершенно бессмысленно и, в сущности, никому не нужно. Во-первых, я спрашивал начальника станции, и он сказал, что с велосипедом садиться в вагон можно, во-вторых, свободных мест все равно вокруг полно, в-третьих, нет совершенно никакой возможности перебираться с велосипедом в багажный вагон — велосипед тяжелый и большой, платформ на станциях нет, перехода из обычного вагона в багажный — тоже… Было ощущение насилия и, главное, его полной бессмысленности. Они кричали в два голоса, особенно отличалась маленькая горластая проводница. Не давая опомниться, они с двух сторон теребили меня, дергали велосипед, который едва не загремел на пол вместе с рюкзаком, запчастями и флягой, а то, что они взяли меня врасплох, спящего, казалось, только придавало им силы. Хотя стоило мне слегка прийти в себя, дернуть плечом, закричать на них тоже — как ревизор тут же сбавил тон и заявил, что в любом случае я должен уплатить штраф.
Уже когда я протянул деньги и ревизор выписывал квитанцию, проводница все еще никак не могла успокоиться, она словно бы даже хрипела от невылившихся до конца чувств и все уговаривала, чтобы ревизор взял с меня побольше штрафа, чтобы он взял не за одно место, а за два, а еще лучше за три. Уже и ревизор замолчал и что-то успокаивающе сказал ей, а она все металась вокруг него, заглядывала через плечо, что он пишет, и уже его теперь порицала за то, что он взял с меня все-таки за два лишних места, а не за три.
— Из-за тебя меня премии могут лишить! — выкрикнула она по моему адресу несколько раз в течение этой невыносимо долго длящейся сцены, и я, уже окончательно пришедший в себя, уже пытающийся понять, осмыслить, что происходит, особенно запомнил именно эту фразу.
Наконец они с ревизором ушли, а я стыдился поднять глаза и встретиться взглядом с молчаливыми окружающими. Но проводница вдруг вернулась, вернулась теперь одна — для того чтобы взять с меня еще какой-то штраф — пятьдесят копеек.
— Из-за тебя меня премии могут лишить! — повторила она, все еще неспокойно дыша. — Плати!
Я заплатил…
Вот такие воспоминания оставил по себе поселок, затерянный в чаще Брянского леса.
НА ПРОСТОРЕ
В Брянске я решил устроить суточный отдых с купаньем в реке Десне. И выезжал через сутки с намерением к вечеру быть в Трубчевске — около ста километров.
Солнце продолжало безотказно светить, и я выезжал из Брянска, оставляя позади все неприятное — и унылый поселок, и письмо, которое получил «до востребования» на центральном почтовом отделении Брянска. Письмо было от женщины, которая осталась в Москве и которой я назвал все-таки перед отъездом свой маршрут. Удивительно, что именно тут, в Брянске, я и понял наконец, что происходило между нами все последние месяцы. Уезжая из Москвы, я был уверен, что с ее стороны было предательство. Теперь же убедился, что нет. Она просто поступила так, как поступала всегда, — а поступала она всегда так, как хотела. Это естественно, но беда-то в том, что я этого не понимал. А теперь понял. Знакомое, старое, как мир, свойство: говорить одно, а делать другое. Изо всех сил зачем-то пытаться выглядеть не тем, что ты есть, а тем, что кажется тебе более выгодным и престижным. Не быть, а именно выглядеть. Зачем? Ведь бессмысленно… И я верил словам, а дела видел совсем другие.
Но вот теперь понял. И легко стало. Ведь я, как и она, свободен. Свободен! Мы все свободны в выборе своем. А потому и я ведь волен поступать как хочу. И пусть она поступает по-своему. Я тоже буду поступать так, как хочу. И я не буду требовать от нее соответствия, не буду искать расхождения между ее декларациями и делами. Я просто буду верить не словам, а делам. И я свободен. Свободен!
Дорога до Трубчевска стала еще одной радостью, хотя проехал я в тот день довольно много километров — сто пять.
За Выгоничами, когда началась уже она, эта великолепная дорога — серо-голубая, чистая, прямая, как растянутая тесьма, — было легонькое снижение, мостик через извилистую узкую речку, и у мостика на обочине лежали плашмя два дамских велосипеда, один на другом. Я замедлил ход, вгляделся в приречный кустарник, но никого не увидел. И послышался вдруг из кустов протяжный, лукавый девичий голос: