Боум-боум-боум. Тысячи лошадиных сил беснуются за иллюминаторами. Милая, милая старушка планета проходит под нами... Приткнулась где-то в уголочке Галактики и крутится себе. Очень ей хочется показаться большой, вот почему несколько дней будет добираться наш самолет до Чукотки. Из пилотской кабины выглянул кожаный весь такой командир корабля. Посмотрел, подмигнул, усмехнулся.
В беспорядочной куче лежат наши рюкзаки, ружья. Торчит рыжая шерсть спальных мешков. Компактными накладными лежат в наших карманах сотни килограммов еще не полученного груза. Задумался о чем-то своем Виктор, улыбается Мишка. За грохотом моторов не разобрать его слов. Наверное, вспомнил что-нибудь смешное мой друг Мишка.
Север
Забудь про неон и асфальт, забудь про сирень в электричках. Здесь пока еще снег, и люди в унтах и шапках. Дорожный калейдоскоп завладел нами. Виктор с Мишкой ведут какую-то интеллектуальную беседу, я смотрю в иллюминатор на синюю снеговую равнину. Волосатые предки оставили нам в наследство крохотную жилку кочевника. Спасибо им за это. Я сегодня авиакочевник. Север щедро кидает нам навстречу километры. Тысячи километров.
...Минуты, часы, дни. Мы ждем погоду в каких-то крохотных аэропортах. "Забытые богом и правительством места", как сказал бы журналист во времена наших дедов. Мы садимся обедать в неожиданно возникающих под крылом поселках.
В Амдерме в гостинице к нам приходит круглолицый парняга, и мы до утра толкуем о последнем лове рыбы. О том, что на песца лучше ставить пасти, а не капканы. Что только комики от природы предпочитают веерную упряжку собак. Только под утро мы узнаем, что парень всего-навсего метеоролог.
- Скоро будет весна, - говорит нам на прощание этот облачный Калиостро. Неравнодушны мы, вятские, к березе. А здесь она ниже кочек. Но все равно, понимаешь, с листьями. Крохотные такие листочки, зеленые.
Древняя Азия смотрит на нас глазами упряжных оленей. Бронированный в меха застенчивый ненец приехал в факторию.
Еще перегон. Синеглазая, из сентиментального фарфора вылепленная девулька аккуратно жует оленину за соседним столиком. Ах, не шутите вы, столичные насмешники. Это вам не парк культуры... Мои глаза? Просто орган зрения, не больше. Да, учительница. Да, первый год. А у меня здесь и мама. Отчего я не мама или не первоклассник? А в сторонке ревниво притопывает носком унта полярный Отелло. Такой мороз, а человек в фуражке с "крабом". Не терзайся, гидрограф, мы всего-навсего пассажиры.
Мы идем к своему самолету в очарованном синими миражами пространстве.
Земля, лента побережья. Самолет глотает эту ленту, как цирковой фокусник... Где-то здесь погиб Прончищев... Где-то здесь тосковал лейтенант Ласиниус... Где-то здесь ребята нашли месторождение в полсотни пятом... Эх, Колька Вакин, ходячая гипотеза мироздания! Наш однокашник Колька. Видит ли он наш самолет? Жаль, нет остановки.
Север, Север. В Крестах Колымских нас встречает делегация собак. Ездовые псы имеют благородное доверие к человеку. Подходит к тебе эдакое мохнатое, с ласковыми глазами чучело. Сует между коленей прохладный нос, жарко подышит в ладонь и, по-английски не попрощавшись, бежит дальше. Прощай навсегда, "мохнатый братишка".
Вынырнувший откуда-то из Гренландии облачный фронт откидывает нас к югу. Наш обходный маневр не удается.
Двое суток мы считаем мачты радиостанции в таежном поселке и помогаем одному хмурому мужичку делать челнок из тополевого ствола. Он кормит нас мороженой рыбой и чаем. Твердит, что челнок мы ему испортили.
В конце концов планете надоедает казаться большой. Наш многострадальный Ил ныряет вниз между острыми вершинами сопок бухты Провидения.
Что такое фиорд?
После того как отзвучит последний выстрел и последний военный взрыв, в мире еще останутся шовинисты. Это люди с морских побережий. Правда, это будет чисто географический шовинизм, который приобретается вместе с ордером на квартиру в прибрежном поселке. Оказывается, бухта Провидения считается самым удобным местом в мире для стоянки кораблей. Самая! Удобная! В мире! Бухта! "Правда, если не считать фактор льда", - добавляет капитан Г. П. Никитенко. Портовые аборигены Рио-де-Жанейро, Золотого Рога, Петропавловск-Камчатского и десятка других "самых удобных" бухт наверняка облегченно вздохнули при последних его словах.
Мы стоим на палубе крохотного пароходика. Этот мышонок среди кораблей наш ближайший по времени транспорт. Г. П. Никитенко - наш капитан. "Если, конечно, не считать фактор льда". Лед забивает бухту Эммы, бухту Всадник, бухту Хед, забивает все, что вместе называется бухтой Провидения. Ах, металлогения, милая наша наука! Лед и джунгли на твоем пути. Нам нужны трое-четверо рабочих. Наши вопли гаснут в административных джунглях.
- Ждите! Будут!
- Когда?
- Неизвестно.
Дни бегут, как капли из умывальника. С утра до вечера и с вечера до полуночи мы сидим в крохотной, как сундук, комнатушке. Мы режем коричневые листы топографических карт на четвертушки и клеим их на картон. Чтобы не изорвались раньше времени, когда мы сотни раз будем вынимать их из полевых сумок, в дождь, снег и ветер. Будем сидеть над ними в палатке при свечке. Будем бить ими комаров и собственные сомнения. Листы, сложенные вместе, образуют петлю. Петля начинается у самой удобной в мире бухты и идет на запад до бухты Преображения. Тоже самой удобной. Оттуда мы пойдем тракторами на север. Двести километров. На реке Эргувеем трактор повернет обратно, мы будем замыкать петлю через перевал Трех Топографов, через озеро с таинственным именем Асонг-Кюель, через мыс Могила Охотника, через речку Курумкуваам, через много других ручьев, речек и перевалов.
- Скорей бы!
- Ждите!
Бои местного значения со снабженцами проходят с переменным успехом. Во всяком случае, я верю, что есть люди, которые смогут продать холодильник на полюс, валенки - племени банту и лодку - в центре Сахары.
Сегодня вечером мы шагаем в кино. Впервые со дня нашего приезда перестал идти снег. Туман уполз кудато на восток, к острову Святого Лаврентия. Дикая, в сердитых скалах Колдун-гора придвинулась к поселку. Рядом с ней ласковым увалом приткнулась Пионерская сопка. Белокурая девушка продает в ларьке винтовки, сапоги, торбаса. Длинная нарта прислонена у забора. Уложив головы на лапы, дремлют собаки. В порту на той стороне бухты старательно машет рукой подъемный кран. Розовый вечерний отсвет лежит на темном льду. Тепло.
Ты знаешь, далеко-далеко, на озере Чад, Изысканный бродит жираф, - сказал Виктор. - Хорошие стихи. Трогают струны сердца.
- Это в тебе мещанство хнычет, - отвечает Мишка. - Ох, озеро Чад, ах, караван верблюдов!
Грохот реактивного самолета заглушил его слова. Одиннадцать тысяч километров лежали за этим грохотом, до "той стороны" было меньше сотни. Где-то кто-то не может идти в кино в этот вечер, потому что сзади одиннадцать тысяч. Мимо быстро проходит стайка девушек. Одна девица смеется, какой-то парень в плаще, видимо, говорит ей смешное.
Мы выходим из кино немного в ошалелом состоянии. Нам не хочется идти в ту самую комнатушку, где воздух спрессован тревожным грузом ожидания. Светлая рука полярного вечера накрывает поселок. Где-то за бухтой Эммы басит катерок. Наверное, злится на лед и тоскует по свежему ветру. У деревянного причала стоял тот самый, в плаще, которого мы встретили по дороге в кино. Он смотрел на ту сторону, за лед, где черная тень горы прятала портальные краны. Мишка вдруг отошел от нас. Я не знаю, о чем говорили они, но потом оба зашагали к нам.
- Вот, - сказал Мишка Виктору, - кадр номер один. Интеллигент в четвертом поколении. Тоскующая личность. Смысл жизни, для чего живут тараканы, где моя великая цель... Все на фоне среднего образования. Подходит!