На высоте метра три – три с половиной за сук мрачноватой, уже начавшей гнить сосны зацепилось выцветшее гороховое тряпье. С правой стороны из рвани, как из некой прорехи, торчала высохшая желтая рука со скрюченными пальцами, а с левой – голова с вытекшими глазами и порванной на лбу кожей, свернувшейся в сухой скруток.
– Челове-ек! – едва слышно охнул Шайдуков, проворно засунул пистолет в карман – чего же он перед мертвым выхваляется оружием? Кого пугает?
Да и прахом тряпки эти называть было неудобно – линялое, вымытое многими дождями и многими водами рубище, потрепанное ветрами и стужей, вобравшее в себя человека, съевшее его, прокоптившееся его духом… Шайдуков не верил тому, что видел – это не бытие, не явь, а какой-то дурной сон, в котором он, если захочет передвинуться на другое место – не передвинется, сон есть сон, в нем ходок лишается ног, либо, наоборот, обретает крылья. Ни ног, ни крыльев у Шайдукова не было.
Что-то знакомое было сокрыто в костисто-желтой страшной голове, в проеденном носу и искривленных, разодранных с одной стороны до шеи губах.
– Кто ты, человек? – просипел Шайдуков севшим голосом – из него будто бы выпустили весь воздух. – Неужто… Нет-нет-нет, – он покрутил головой, отметая от себя страшную догадку, поморщился, когда набежавший ветерок обдал его сладковато-удушливым запахом – тряпье висело на ветках долго, начинка протухла.
Аккуратно, боком, словно бы ожидая удара, Шайдуков приблизился к дереву, поглядел в мертвое безглазое лицо, и рот его страдальчески дернулся – это был Сеня Парусников.
– Как же ты тут очутился, Семен? – с жалостью спросил Шайдуков, почувствовал в висках жжение. – Кто тебя убил, Семен?
Подумал не к месту, что Семен ведь был красивым человеком, не имевшим ничего общего ни с этим черепом, ни с тряпьем, ни с грязной усохшей рукой, пытавшейся разогнуть усохшие пальцы. Когда-то, в пору жениховства, Шайдуков завидовал Семену – очень уж ладный был он, девчонки поглядывали на него чаще, чем на будущего участкового, и Шайдуков, засекая все приметливым глазом, ощущал себя ущербным – и лицом не вышел, и фигурой, и ноги у него косолапили, и руки были не столь ловкие, как у Семена, – ему никогда не удавалось то, что удавалось смастерить Парусникову.
– Эх, Семен, Семен, – горько прошептал Шайдуков, – кто же тебя так изуродовал? Не сам же ты залез на дерево… Кто? Медведь? Тигр?
Нет, не медведь и не тигр. Медведей здесь было очень мало, вели они себя, как провинившиеся деревенские мужички – очень тихо, всего боялись, втихаря хряпали целебные корешки и ловили рыбу, а тигры сюда покамест не забредали – пасутся далеко на востоке, в Приморском, да в Хабаровском краях, и пусть себе там пасутся!
– Значит, человек, – обреченным тоном пробормотал Шайдуков.
Что-то ошпарило его изнутри, вызвало затяжную сосущую боль – такую рану, которую ему нанесла смерть Семена, заштопывать придется долго, да и все равно вряд ли он до конца ее заштопает. Жаль, не удастся им с Семеном потягаться в старости – у кого физиономия приличнее? А сравнить свой облик с обликом Семена где-нибудь лет в семьдесят хотелось бы… Говорят, что те, кто берет верх в молодости, в старости проигрывают – в природе все уравновешено. В старости стройные статные красавцы с одухотворенными лицами превращаются в опухших толстоногих тюленей, прикованных к завалинкам, со слезящимися глазами и тройными подбородками, похожими на зобы, а неказистые костлявые парни до самой смерти сохраняют бодрый вид, костлявость сглаживается, приобретает приемлемые формы, становится приятной, такие старички бегают, словно парни, и шустрят, словно парни, и суетятся даже в гробу.
– Эх, Сеня, Сеня. – Шайдуков почувствовал, что сейчас расплачется, пальцами накрыл повлажневшие глаза, подождал немного. – Кто тебя так и за что, Семен?
По карте Шайдуков прикинул, где он нашел останки Семена, в каком месте, кто загнал Парусникова на дерево, и ни к какому выводу не пришел. Не с самолета же его скинули, в конце концов. Еще раз заглянул в карту, побродил вокруг, примечая деревья, тухлое болотце, густо поросшее алым клюквенником, потом сделал на стволах несколько затесей, ножом прочертил стрелки-указатели.
Освободив рюкзак, выложив оттуда все, кроме патронов, – выбросил даже еду, решив, что до дома обойдется без харчей, – Шайдуков снял с дерева Семенову голову, содрал остатки тряпья, гниющую руку обмотал тряпьем, мхом-волосцом, скрутил все это в узел и сунул в рюкзак.