Только рука Хико, вцепившаяся ему в плечо, помогала удержать хоть какую-то связь с реальностью. Но потом он услышал характерный звук трения лезвия о ножны и… всё. Он перестал существовать.
Он очнулся от пощечины и сразу за первой — вторая, после которой он уже открыл глаза и отшатнулся, но кто-то — Хико — крепко держал его за локоть.
— Пришел в себя или мне продолжить? — строго спросил он и Кеншин уставился в пол, не желая встречаться с учителем взглядом.
— Всё в порядке, учитель.
Хико хмыкнул. На порядок всё это походило действительно очень слабо, чтобы не сказать никак.
Кеншину было стыдно. Так потерять самообладание и запаниковать из-за трех пьяниц, которые не представляют для них вообще никакой угрозы, было нелепо. Он дрался с таким количеством противников, в том числе одновременно, что такие столкновения вообще не должны вызывать у него не то что паники, а даже легкого волнения. Однако, они вызывали.
— Это просто позор, — учитель явно не собирался щадить его чувства, — У тебя минута, чтобы привести себя в порядок и чтобы я больше такого не видел.
Когда они снова двинулись, Кеншин только спустя пару минут понял, что они идут не домой, а в противоположную сторону. В ответ на его невысказанное удивление, учитель сказал, что не собирается менять свои планы только из-за того, что кое-кто ведет себя как маленький ребенок.
На рынке было ужасно. Он понял, что снова начинает паниковать и не может держаться спокойно, сколько бы усилий не прикладывал.
— Если ты не способен взять себя в руки и расслабиться, — прошипел Хико ему в ухо, — то хотя бы начни вести себя так, будто опасность действительно есть. Меча у тебя нет, но мозги-то должны остаться. Осматривайся, прислушивайся — ты что, никогда в Киото не оказывался в мирной толпе? Главное помни, что нельзя вызывать подозрений и держись ближе ко мне.
Эта смена концепции на удивление помогла — в первую очередь помогла не видеть опасность в каждом из людей, которых они встречали. Хико начал поглядывать на него менее неодобрительно и они даже смогли — наконец-то — купить всё необходимое для того, чтобы устроить огород, немного еды и сакэ.
— Вот почему сакэ-то я должен нести? — не удержался Кеншин, — Пить его всё равно будете вы.
Хико только ухмыльнулся, не считая необходимым реагировать.
А потом мир стал настолько реальным, что Кеншин даже забыл, что вслушивался в разговоры всех вокруг и собирался не упускать из виду никого, кто проходил бы рядом — какой-то продавец, разговорившись с Хико, спросил, почему Кеншин так угрюм. Тот ответил, что юноша наказан за свое поведение и Кеншин был вынужден целую вечность выслушивать, как они обсуждают, до чего невоспитанная нынче молодежь и что необходимо держать их в строгости, особенно таких, как сам Кеншин, потому что иначе у страны нет будущего. Для продавца, кажется, это была больная тема, а Хико просто веселился и, видимо, ждал, пока у объекта обсуждения лопнет терпение.
Наконец продавец, высказавшись обо всех недостатках нерадивой молодежи, предложил Хико купить сакэ по очень выгодной цене.
— Я купил уже два кувшина, — с сожалением в голосе сказал Хико, показывая на Кеншина, который нес покупки.
— Но учитель, — почтительным тоном начал тот, — если вы купите еще два, то, возможно, нам не придется приходить завтра.
В подзатыльник Хико вложил достаточно сил, чтобы в ушах зазвенело, но повеселевший Кеншин решил продолжать — он поклонился и засеменил спиной назад, бормоча, но довольно громко, чтобы учитель не гневался на своего нерадивого ученика и как он виноват, преуменьшая способности своего великого учителя в распитии сакэ.
Наблюдать за тем, как Хико пытается сдержать смех, было весело. По дороге домой Хико со злорадством отметил, что с завтрашнего дня веселиться у него времени не будет.
Кеншин занимался огородом большую часть времени. Хико не понимал в земледелии буквально ничего, поэтому не мог сопровождать его работу своими комментариями. Всё лето он провел в работе в поле, по дому и, если не считать ночных кошмаров, всё действительно было хорошо. По вечерам они часто сидели и разговаривали — обо всём на свете и эти разговоры были Кеншину особенно дороги. От походов в деревню было не отвертеться, но со временем и они стали вполне приемлемыми — особенно когда учитель заметил, что чем большим идиотом он выглядит, тем меньше у людей к нему вопросов, вот хотя бы как когда он дурачился у продавца, который хотел продать им сакэ. К концу лета ему уже удавалось держаться уверенно и никто ни разу не узнал в нем хитокири Баттосая.
========== Глава 23. Хико. Правда. ==========
Хико был доволен тем, как складывается их жизнь с Кеншином всё лето — парень наконец перестал походить на свое жалкое подобие и стал напоминать человека. Он всё ещё сидел временами в глубокой задумчивости, но вряд ли он когда-нибудь вообще избавится от этого. Главной задачей было научиться с этим справляться и жить дальше. Пока получалось довольно неплохо. Ученик был занят своим развлечением с огородом, а Хико принялся наконец за гончарное дело нормально, а не в перерывах между уходом за больным.
Хико нравилось гончарное мастерство, он находил в нем какое-то успокоение и не мог не отметить иронии — большую часть жизни он зарабатывал, убивая людей, а теперь, делая для них погребальные урны. В очередной раз выслушав про нежелание больше убивать от Кеншина, Хико сказал, что мальчику нужно перестать бояться собственного меча.
— В конце концов, не будь идиотом, — раздраженно сказал он, — хочешь ты этого или нет, но ты мастер меча и можешь скрываться здесь сколько тебе угодно, но этого не изменить.
— Я не хочу больше быть таким человеком.
Хико с трудом удержался от того, чтобы закатить глаза.
— Это часть тебя. И отказываться от нее не только глупо, но и не решит твоей проблемы — ты совершил ошибки, владея мечом, и только владея им дальше, можешь всё исправить. Без меча ты только половина себя.
— То есть я должен снова убивать?
Парень решительно не понимал, о чем речь, и нес чепуху.
— Я не собираюсь говорить тебе, что ты должен делать, а чего не должен и как тебе всё исправить, — он даже не скрывал своего раздражения. — А тебе пора перестать ждать указаний от других людей. Я, как ты мог заметить, убиваю, не превращаясь при этом в развалину, но у меня нет универсального рецепта для тебя.
— Но почему?
Странно, что мальчик задался этим вопросом только сейчас. На его пути должно было встречаться немало людей, которые не мучаются душевными терзаниями от того, что убивали.
— Полагаю, потому что я никому не позволял распоряжаться силой, которая мне была дана и не вступал в противоречие со своей собственной душой, — он отпил сакэ, поражаясь тому, насколько пафосны его речи, — В общем, жил в мире с самим собой. И несмотря на то, какими бы высокими не были твои идеалы, твоему сердцу явно было этого недостаточно.
Кеншин задумчиво кивнул, судя по всему, он и сам думал о чем-то таком.
— Вы предупреждали меня об этом, — сказал он упавшим голосом.
— Да, предупреждал.
— Я не понимаю, — о, это же снова тон, которыми его ученик говорит глупости, — почему вы приняли меня снова? Я ведь ушел и… Вы должны быть разочарованы и злиться на меня, но вы только помогаете и заботитесь. На самом деле, я не знаю, что бы делал без вас.
— Полагаю, помер бы от потери крови, заражения или лихорадки.