У страха глаза велики. На самом же деле это не гадюка, а уж, существо мирное, и, говорят, весьма полезное. Одеревенев от ужаса, машешь рукой так, что гад ползучий улетает за дальний лозняк.
Хлопцы спешат осведомиться:
— Не шпыгонула жалом?
Если да, повыше укуса наложат жгут из Микиткиного витого пояска. Юхим припадет к ранке толстыми щекотливыми губами и всю заразу вытянет начисто.
Он любую змею схватит за головку, придавит, чтобы пасть разинула. Затем сунет ей в зубы палочку. Змея ужалит палочку, выльет на нее отраву — и уже не страшно. Хоть пускай ее за пазуху. Юхим пускал. Белел весь, замечали, но пускал.
Рассказывают, в иных краях встречаются гады крупные. А у нас нет. Так, самые простые. И длиной и толщиной вроде плетки. Видно, корм здесь не такой, как в тех краях. Наша змея и не кидается первой на человека. Она тебя даже побаивается. А вот если ее чем разгорячишь или на хвост наступишь — тогда беги! Старшие учат бегать навстречу солнцу. Солнце будто бы ослепляет гадючьи глаза, и она упускает жертву. Еще есть такая, что сворачивается в кольцо и катится за тобой, пока не настигнет. Про такую Юхимкин отец как-то рассказывал. Много он знает всяких бывальщин. Однажды, говорит, спал в степи под стогом. И видно, ненароком открыл рот. Проснулся — тяжело в желудке, словно гирьку сглотнул. Что за оказия! Приехал домой, рассказал жене. Она сразу подает крынку парного молока. На, говорит, нагнись, подыши. Нагнулся. Открыл рот. Вдохнул раз-другой. Так и есть. Выползает потихоньку маленькая гадючонка. Бульк в молоко. Гадюка, она до молока большая охотница. Бывает, на зорьке обовьется вокруг коровьей ноги, припадет к соску, пьет себе за милую душу. И корова не брыкается. Видать, тяжело ей с набрякшим выменем. А тут все-таки облегчение.
Да, раков у нас тьма. Но рак все-таки не рыба. Рыбки бы. А чем ее наловить?
Есть у Котьки поговорка: «Умри, а зробы!» Он ей верен всегда. Не успели мы переглянуться, как он кинул к нашим ногам большую плетенную из лозы корзину.
Штанцы летят в траву. Рубашонки за ними. Котька и Юхим взяли корзину за ручки, утопили ее в реке, пошли против течения. Мы с Микитой палками пугаем рыбу.
Известно, конец — всему делу венец. Попалось нам три красноперки, лещик — так, размером с абрикосовый лист — и щучка. Щучка как раз и внесла смуту. Как ее разделить, чтобы никого не обидеть? Котька заявил:
— Моя корзина — моя и щука. А вы берите остальное.
— Не-е-е!.. — запротестовал Юшко. — Я тянул не меньше твоего. Щука моя. Я ее первый увидел! — С этими словами Юшко хватает щуку, намертво зажимает ее утиную голову в черных пальцах.
Котька — низенький. Набычился. Ринулся вперед. Бах Юхима головой в самый пуп. Юхим падает на землю, роняет щуку. И вот она уже в руках у Котьки. Но, видать, из желанной превратилась в ненавистную. Котька втыкает ее Юхимке в рот.
— На, ешь! Чтоб она у тебя в горле застряла!
У Юхима на губах показалась розовая от крови слюна.
Я кинулся к ним, хочу разнять. Но Микитка обвил мою шею рукой, будто обнимает. На самом же деле давит, гад, так, что вот-вот задохнусь. Еще и приговаривает успокоительно:
— Та нехай трошки поборются. Шо тебе, жалко?
Я слушаю и думаю себе: «О, ты балакать мастак. Тебя только слушай. Люди до убийства доходят, а тебе хоть бы хны». Потом решаю: «Никому так никому!» Пинаю жесткую корзину… Красноперки, сверкнув чешуей лепят в рябую речку.
3
Первого октября, на покров, у нас праздник. В этот день освящалась наша церковь, или, как ее величают, храм божий. Потому и праздник называется — храм. Наступает наша очередь принимать гостей из соседних сел. На троицу мы едем в Зеленый Кут, на спаса гуляем в Очеретяном. А вот покров — наш день. Он всем праздникам праздник. Еще бы — ярмарка! Одного скрипу колесного бывает столько, что в другой раз за год не услышишь.
Ночь накануне. Идет подвода за подводой. Визжат поросята, гогочут гуси, мычат бугаи, храпят лошади. Собаки надрываются, уже не лают — кашляют. Мать встает, подходит к окну, зевает, приговаривая:
— Охо-хо, хо-хо-о-о… Сохрани и помилуй. Вавилон, да и только!