Недолюдок спрятал пистолет, отодвинул на бок автомат, обошел, не торопясь, возок, постучал в гулкие бидоны, поворошил сено. Что бы еще натворил, кто знает, если бы ему не свистнули снизу, из яра, на пологом дне которого стоят редко раскиданные ореховые деревья. Широкие кроны грецких орехов скрывали кого-то еще из ихней братии. Микита догадывается: это специальная команда. Слышал о ней в городской комендатуре. Она отступает впереди своих войск, истребляет все живое, создает зону пустыни.
Может, сигнал, поданный снизу, и спас Ожинку? Солдат спрыгнул с плотины. Тяжело вскидывая ботинки с громоздкой подошвой, побежал к орехам. Ожина тихо тронулась дальше. Пошла в степь, бережно ступая, покатила повозку осторожно, словно боясь разбудить уснувших.
— Может, не она?
— Кажись, она. На лбу белая цяточка. У щиколотки — светлый лоскуток. Кто ж, как не Ожинка?
3
Вот чудаки, опять сцепились! Не могут без схватки. Друзья, каких поискать, а вот сцепятся по пустякам и давай друг друга доводить, до белого каления. Микита заговорил о том, как служил. Ему тоже повоевать пришлось. Когда наши заняли слободу, всех парней на фронт забрали. Микита попал в зенитчики.
Костя не мог удержаться, чтобы не съязвить:
— Из тебя зенитчик, как из меня пономарь!
— Хе-ге! Я вашего брата знаешь сколько понасшибал!
— Фашист мне не брат!
— Ну, к слову!
Костя налегает грудью на стол.
— Брешет дударь, еще и крестится. Видал я таких на фронтах. Где-то в последнем эшелоне вас возили. А вот когда пехтура город возьмет, на ее хребте и въезжаете с золотыми дудками вместо винтовок. Как боги! Губы в мундштук и ну палить, словно из минометов. Великое дело! Ни дать ни взять — победители!
— Тю, задымил, как подбитый фриц. Что тебя так распекает! А ты как воевал? Покружишь над горами — и на посадку. Теплынь. Голубое море. Райские кущи. Идешь в офицерский клубик, сапожками поскрипываешь!
— Моряку сапоги не положены, травила!
— Прошу пробачення, ботиночками, ботиночками!
Микита приподнялся на руках, хотел еще чем-то донять, да не успел: закололо в пояснице. Поморщился, боднул лбом подушку, пробубнил:
— Ух, идол, як иголкой пырнуло!
— Чтоб не брехал.
Микита вскидывает голову.
— Полтора года возле орудия крутился. До Кралова-градца дошел. Еще бы пять минут — и в Праге побывал! Понял? Топал от самого Мелитополя…
Я на время отвлекся. Слышу, Микиткина зенитка уже катится по Прикарпатью. От Львова на Дрогобыч тащит ее ЗИС. Помните, были такие трехтонки? Выносливые, говорят, черти. Из любого болота выскочат, по любым ухабам пронесутся. Ну вот, идет «зисуха» в орудийной упряжке. Лейтенант в кабине, расчет в кузове. Катится без горя, без помех. И вдруг — стоп! Слезай — приехали. И кто остановил? Добро бы противник. А то нет, свой брат, колхозник. Стоп, и все! Лейтенант выскочил:
— В чем дело?
— Прошу пана, не гневайтесь. Почекайте хвилинку!
Просят, значит, немножко подождать. Потому что на шоссе, на асфальтовом его полотне, колхоз устроил ток, молотьбу затеял, лен молотят! Умно́ придумали. Расстилают лен. Пропускают по нему проезжие машины. Резиновые колеса мнут лен, вымолачивают семя. Затем — стоп, машины! Кладут поперек дороги бревно: ход закрыт. Ворошат лен вилами, перетряхивают граблями. И снова — пошли колеса! Когда лен обмолочен, дорогу на какое-то время перекрывают наглухо. Кострицу убирают. Семя подметают и в мешки. С арб летят на асфальт новые снопы. Вот так и молотят. Не надо ни специального тока, ни катков, ни лишних лошадей. Все делают проезжие машины. Дешево и сердито! Кому невтерпеж — вон объезд, и справа и слева. Поспешай на здоровье! Ну, а зенитчики народ веселый, и торопиться как раз не надо. Спрыгнули с машин. Вилы в руки и давай подсоблять. Тетки обрадовались.