Болгарин кинул новые баклажаны в зенит. И они, точь-в-точь повторив движение первых, начали падать на меня, но опять-таки были отнесены потоком воздуха. Что за ветер-спаситель? Откуда он? Я вытягиваю руки ему навстречу, поворачиваюсь к нему лицом. Кто-то шепчет:
— Закройте окно.
— Нет, нет, — кричу, — не надо!
Бужу себя своим криком. Открываю глаза. Вижу: мою койку обступило множество таких же коек. На них люди. Все забинтованы, словно коконы. В окно заглядывает робкая тополевая зелень.
Я понял, где я и что со мной. Во рту почувствовал травянисто-пресный привкус баклажанов. Почему это? Я же их не пробовал. Только спасался от них!
Глаза снова закрываются. И уже не бредится мне, а грезится. Поднимаюсь с Таней до чудно́й криницы, но подняться никак не могу. Потому что кусты ожины — ежевики — хватаются шипами, держат, как бы прося присесть, сорвать ягодку. Сажусь, срываю. А Таня стоит, не хочет садиться. Качает головой, смотрит поверх меня куда-то далеко, за грядину, за слободу. Смотрит и вслух вспоминает нашу песенку:
2
В Раушен я все-таки попал, но через много лет. Он уже был не Раушен, а Светлогорск.
Вижу море. Вот оно! И ощущаю провал во времени. Показалось, после штурма дота ничего не было. Я тотчас же подался сюда, в Раушен, к морю. Ни Москвы, ни института, ни работы, ни поездок по стране — ничего. Сразу после штурма — сюда…
Плащ-палатку где-то потерял, гимнастерка разорвана. Правая нога обута в сапог, левая закутана бинтами. Вместо шин приложены штыки. Они хорошо охлаждают ногу. Весь я в желтых тротиловых подпалах. Кровь сочится из множества ран, которые еще не успели подсохнуть, взяться корочкой. Ничего, держись, Найдён! Ты достиг янтарного берега — это главное. В госпиталь понесут тебя потом. А сейчас — море! От него тебя отделяло мертвое шоссе, по которому чиркали пули. Ударяясь об асфальт, они взлетали вверх, проносились над твоей головой, словно плоские камушки, которые ты умело пускал куда-то по реке: «пек блины». Сейчас — море. Когда лежал в дренажной канаве, оно гнало над тобой низкие тучи, скрывая тебя от самолетов, но поливало тебя дождиком — словно живой водой кропило. Оно дышало где-то за лугом, за темным бором. Дышало холодом и мороком. Было угрюмым и неприветливым. Но ты все равно тянулся к нему, словно заколдованный. И вот ты его достиг!
На ходу снимаю с себя одежду. Закидываю руки за голову, потягиваюсь. Ветер охватывает меня, балует. Широкими прыжками достигаю воды. Падаю с ходу, выбросив руки вперед. Падаю, как когда-то перед дотом на мокрую зелень полуожившей травы. Море холодное до того, что обжигает тело. И это такая неожиданность! Июль на исходе. Солнце печет — нет спасения. А море ледяное. Неужели с тех пор не потеплело?!
Зато песок раскален. Можно лечь на спину. Можно перевернуться на живот. Утопить в песке руки.
Подгортаю к себе теплый песочек, широко захватывая руками. Со стороны, наверное, похоже: пытается человек обнять землю, но никак не обнимет.
И в одну, и в другую сторону, сколько видит глаз, — пляж. И в одну, и в другую сторону — пестрит народ. Полотняные грибки, скамьи, переодевалки. Под крутой горой на высоких металлических столбах покоится широкая и длинная площадка ресторана. Над его кровлей — зеленые потемки леса.
Здесь, внизу, на пляже — благодать. А там, на горе, за лесной кромкой, — свирепствует зной. Светлогорск задыхается от солнца. Уличный асфальт пускает черную слезу. Клены безжизненно опустили изможденные плечи. Выстроившиеся в ряд корпуса санаториев нахлобучили на окна полосатые козырьки.
За озером, за лесом, во все стороны разбежались луга. Утопая по брюхо в сочных травах, медленно бродят пятнистые коровы. Еще дальше — поля. В полях — хутора. Каменные дома с высокими черепичными крышами. Широкие сараи тоже каменные. И куда ни посмотри — аисты, аисты. Деловито расхаживают по лугам на длинных, почти невидимых ногах. Мирно стоят в высоких гнездах. Со свистом пролетают над головой, раскрыв саженные крылья. От их белизны славно становится на душе. Говорят, аисты приносят счастье. Неужели правда?..