— Что правда, то правда: тут мы не сходимся.
— Назад оглядываешься. Ошибки тебя пугают. Думаю, к прежнему возврата не будет. Что бы там ни было, а колхоз себя показал: индустрию и на его плечах подняли, войну выдержали. Шутка ли! Единоличник осилил бы такое?
— Что ты берешь меня за бока? — Он отталкивает мои руки.
— Увлекся! — смеюсь, щекочу Микиту. Но он уже не поддается на шутку. Насупил брови с рыжеватыми подпалинами, мнет родинку-бородавку, говорит медленно:
— Видел я в войну, как хозяйствуют и чехи и венгры. Слышал, как ведут сейчас землеробство в Канаде…
— Сложный разговор. Одно тебе скажу. Колхоз — это уже не только экономика, не только политика. Он вошел в психологию людей. Без него наша жизнь уже не мыслится.
— Может, и так.
Странными показались его слова. Как-то даже не по себе. Думалось, раз мы друзья, то и чувствуем и понимаем все одинаково. Оказывается, по-разному.
— Добре. Критика твоя верная. Но положительная программа не годится.
Он повысил голос:
— А по какой программе церковь разрушили?
— Вон что вспомнил!
— И не забывал!
— Тоже не одобряю. Церковь — это и архитектура, и живопись, и музыка. История культуры.
— А мы под нее фитиль!
Отступаю от Микиты, присматриваюсь со стороны к его хмурому лицу. Как все усложняется с возрастом! В детстве проще: поругались, подрались, тут же сыграли мировую. Теперь нет. Старая кость срастается трудно. А то, гляди, и вовсе не срастается.
2
Свежий борщ. Да еще заправленный салом. Да еще на вольном ветерке!
Перед тем как выбрать повариху для полевого стана, Котька провел закрытый конкурс. Закрытый потому, что никто о нем не знал, кроме самого Котьки. Он и председатель, и секретарь, и член жюри. Един в трех лицах. Как господь бог. Он наметил про себя несколько женщин, пригляделся, «чепурные» ли они, то есть аккуратные, или нет. Чтобы фартук свеж, чтобы юбка не заляпанная, чтобы кофта как кофта, чтобы коса калачиком, а сверху — платок белый. Словом, чтобы комар носа не подточил. Но важнее всего — борщ!
Опрятная жинка или нет — видать сразу. А вот что за борщ варит — семейная тайна. Ее надо раскрыть. Начал Костя заходить ненароком в хаты. Где запахнет борщом — он туда.
— Хлеб-соль, люди добрые!
— Сидайте до столу!
Председатель ест да нахваливает. А сам про себя отметку ставит. Борщ — Костина слабость. Считает, без борща человек не человек. И не работник, и дух в нем не твердый. С Ганей ежедневный конфликт из-за борща. Она женщина городская. Ей супы-борщи — лишняя морока. Любит попроще: сварила сосиску, поджарила котлету — и гуляй до ужина! Костя иногда сам стоит у плиты. Учит жинку, как варить борщ. Мастак в этом деле.
Итак, вся сила в борще!
Потому председатель дотошно выбирал повариху. Высший балл взяла тетка Оришка. Чепурная и не старая. Завистливые женщины говорят, что у нее есть какое-то зелье. Добавит в котел — и все. И нечего с ней состязаться. Насчет зелья, видимо, врут. Но борщ у Оришки отличный, это каждый скажет. Духовитый — за версту услышишь.
Когда подъезжали к стану на председательской «Волге», Костя толкнул меня в плечо, высунул голову в окошко, втянул воздух:
— Чуешь, как пахнет?
— Поздновато, — говорю, — едем. Солнце за полдень закатилось. Какой теперь борщ?
Кухня разместилась прямо в лесополосе. Над широкой плитой — крыша на тонких опорах. Дымоход проткнул крышу, белеет среди темной листвы. В плиту вмазано два огромных казана. Первый, побольше, для борща. Второй для каши. Казаны накрыты тяжелыми деревянными крышками. В тени акаций — стол. За лесополосой, вдоль нее, тянется новое строение с широкими окнами. Крыша шиферная. Стены беленые. Веселое здание. В нем размещается смена веяльщиков, трактористы, поднимающие зябь. До недавнего здесь жили комбайнеры. Но их срок прошел. Комбайны встали теперь рядком, притихшие. Кажется, никому не нужные. Их почистили, наложили смазку — отдыхайте до следующей страды.
В здании бригады общежитие и красный уголок — вовсе не уголок, а просторная комната, почти зал. В ней можно разместить с полсотни человек. При нужде втиснешь и побольше. Здесь сегодня вечером (может, ночью) состоится концерт. Где-то к заходу солнца подкатит грузовик с моим народом. Снимут с машины домры, пюпитры, костюмы. Оденемся, загримируемся.
Это потом. А сейчас я слышу голос Кости (сегодня опять поссорился с Ганей, уехал не обедавши):