При мне как-то пооткровенничал:
— Лишняя фигура! Когда в слободе было пять колхозов, тогда хоть председателей мирил. А сейчас колхоз один и я один. Все в этих руках: и экономика и политика. Вся слобода вот здесь. Я один, как говорят, и царь, и бог, и господин!
Надоели боги. Власть, что ли, им голову туманит?
Вспоминаю, как он с колхозниками разговаривает, как решения принимает. Действительно бог! Хотя бы взять справку, которую просил Галченя. Не дам, и все. Вроде бы это его личная собственность. А почему бы и не дать. Минимум трудодней у человека выработан. Деньги имеются. Пускай покупает «Волгу». Пускай ездит себе на здоровье. Для того их и делают. Нет ведь, охота всех подравнять: «Слобода на тачках — и ты садись на тачку. Чего выделяться!» Этакий примитивный коммунизм засел в голове, и никак его оттуда не выбить.
Решительный дьявол, Костя Антонович. Иной раз залюбуешься. Одним махом узлы разрубает. Я на это столько пороху трачу. И так прикинешь, и этак. А он — бах, и готово! Во всем такой. Только, думается мне, с людьми надо поступать все-таки по-другому. Взвесь спокойно, подумай. Перед тобой же судьба: может, горе, может, радость. Зачем же их оглушать с ходу? Тут хотя бы с кем посоветовался. Спросил бы, скажем, членов правления. Ведь их тоже не для счету выбирали. Глядишь, что-то дельное подскажут. Но куда там! Некогда! Вот так потихоньку, помаленьку и привыкает командовать. То Чапаева разыграет: погонит строем людей, в больницу: то прикажет отменить тайны в парке, чтобы молодежь на работу не опаздывала. А подумай, разберись, почему она опаздывает, — опять некогда! Не поговори с ним крупно, не возрази ему — уверует в свою непогрешимость.
Я с ним уже успел схлестнуться. Сегодня с утра схватились. Прошу выделить машину для участников концерта. Он меня подальше посылает.
— Только людей от дела отрываете своими спектаклями. У меня тока горят, а ты с музыкой!
— Иначе нельзя. Живые люди. Хочешь, чтобы одичали в степи? Понимаешь, с какой радостью они нас ждут! Помнишь, на фронте, бывало?..
— Да что ты меня учишь! Я больше твоего воевал. У меня вон груди не хватает!.. — он осекся, заметив, как я переменился в лице. — Добро. Шут с тобой. Будет машина.
А я до сих пор не могу прийти в себя: как он может?! Не черствый же человек. Сам, бывало, темнел от печали. Слова доброго ожидал, совета, дружеской поддержки. Что с ним творится такое? Неужели правда — власть ему голову туманит? Надо поговорить, вот как надо. Начистоту, до хрипоты в горле, до стука по столу. Не то будет поздно.
3
А песня уходит от меня, уходит. Никак не могу настигнуть. Пошла вдоль лесополосы, многоголосая. Я вылез в окно, подался за ней. Беда, даже палку забыл! Иду следом. Ступаю осторожно, чуть расставив руки. Если что, схвачусь за любую опору.
Все равно не спалось. Провалялся бы до утра с открытыми глазами. Ведь знал же я, что и домровый оркестр сыграет все, что разучил, и хор споет все, что умеет. Знал, что Вася-француз и на баяне сыграет и частушки отчеканит, и концерт будет вести весело. Наденет берет, выйдет перед народом, прижмурится, заулыбается морщинистым, но невероятно молодым лицом — все покатятся со смеху. Удивительный он, Вася-француз. Человек без возраста. Сколько ему, кто скажет? Помню, еще до войны он казался мне пожилым. Теперь выглядит моложе меня. Знаю, концерт был удачным. Но почему-то тревожусь. Смута какая-то на душе. Потому и не могу уснуть.
И вот — песня! Уходит она, уходит. То затихает, то снова буйно вырывается на простор. Я разбираю ее слова. Вернее, угадываю. Они знакомы с детства. Ее мотив гудит в моих ушах. Мне она известна до мельчайших подробностей, каждая нотка, каждая интонация. Я знаю, где ее ведут низким запевным голосом. Чувствую, где с выдохом «эх» подхватывают высокие дисканты. Я люблю концы ее фраз, тягучие, широкие, до того долго звучащие, что начинаешь задыхаться.
Не помню, когда ее впервые услышал. Кажется, знал давным-давно. До рождения. Она никогда не появлялась, никогда не уходила. Была всегда.
Ее несут девчата. Лелеют, растят, голубят.
Вижу, повернули вправо, пошли вниз. Белеют кофты. Одни кофты. Странно: движутся белые пятнышки. Вернее, единое пятно. Пятна сливаются. Я не могу их разглядеть, потому что ночь какая-то смутная. Вроде бы и луна на месте, вроде бы и светит как надо. Но все равно, воздух густой, дымный, непрозрачный. К тому же волнистые тучки затягивают небо, прикрывают луну. И ничего уже вокруг не различишь. Очертания стираются. Идешь, как во сне. Вырастают призраки.