— В любом случае, Санни, — примирительно сказал он вслух, — прошу вас молчать до времени.
— С одним условием.
— Говорите. Я исполню всё, что вы скажете.
— Отступитесь от «танцорки». Вы бесчестите нашу семью.
И это говорила она, вырастившая бесчестного сына! К тому же, теперь она пошла на прямой шантаж. Великий князь Константин не мог оставить «танцорку» — женщину, которую он любил, и детей, которых она ему подарила.
Великий князь ссутулился за письменным столом. Великая княгиня стояла над ним, как богиня мщения.
— Не могу, — еле слышно прошептал он.
Великая княгиня молча вышла.
Вечером того же дня Александра Иосифовна уезжала в Германию.
После полудня в Мраморный приехал деверь её, государь, проститься. Не в силах говорить, Александра взяла его за руку и подвела к иконам с разорённым киотом. Три нижних каста чернели, как пустые глазницы.
Государь покраснел от гнева. Пообещал царь нынче же, теперь же, по возвращении в Зимний, вызвать Трепова и велеть ему провести расследование.
Остаток дня великая княгиня принимала родных. С ними она дала себе волю. Особенно откровенна она была с Минии, женой наследника. Хорошенькая датчанка, живая, простая, сердечная, её императорское величество великая княгиня Мария Фёдоровна расположила к себе всю семью.
— Теперь, Минни, — со слезами в голосе сказала Александра Иосифовна, — Ники опозорен навек.
Вместо ответа Минни кивнула и тоже заплакала.
Великая княгиня Александра могла ехать спокойно.
Да, её сын опозорен. Но метила она не в него, а в его отца. Это было её местью за измену.
Вернувшись к себе на Почтамтскую, Ники сообщил Фанни о краже трёх солитёров и пересказал разговор с отцом. У Фанни перехватило дыхание. Она посмотрела на Ники с ужасом. Сказать, однако, она ничего не сказала.
«Не их ли это с корнетом рук дело?» — подумал великий князь. Но и он ничего не сказал вслух.
Всё же ни о чём не спросить Савина великий князь Николай не мог. Он послал за корнетом — того не оказалось дома. Кинулись искать в места, где бывал он — не нашлось его и там. Оставили записку у него на квартире и ожидали. Савин точно сквозь землю провалился».
Расследование
Трепов из кожи лез, дабы оправдать доверие государя. Но действовал не напролом, а умно и осторожно. Опрашивать прислугу Мраморного дворца он не стал, ибо не хотел, чтобы по столице поползли слухи, порочащие августейшее семейство. Слуги, между тем, язык за зубами не держали, но полиция затыкать им рты не собиралась.
Градоначальник направил агентов к петербургским ростовщикам. Не прошло и суток, как ему доложили: одному из ростовщиков 8 апреля какой-то офицер предложил купить три крупных бриллианта. Процентщику это показалось подозрительным. Он предложил офицеру за бриллианты сущие копейки в надежде, что сделка не состоится. Тот неожиданно согласился, и солитёры перекочевали к новому владельцу.
Процентщик беспрекословно передал покупку полиции. Трепов мог убедиться: все три драгоценных камня по описанию полностью соответствуют похищенным из опочивальни великой княгини Александры Иосифовны.
Теперь оставалось найти продавца. Процентщик божился, что видел его впервые и внешность не запомнил. Но при покупке в лавке находился другой клиент — юнкер, которого смог описать.
Быстро нашли юнкера. Юноша офицера запомнил. Лицо его юнкеру показалось знакомым. Кажется, он встречал где-то в верхах этого хлыщеватого капитана с пушками на эполете. Но такая деталь осложнила поиск. Эполеты с пушками не носили офицеры полков, шефами которых являлись великий князь Константин Николаевич и его старший сын Николай Константинович.
Вдруг один из сыщиков хлопнул себя по лбу:
— Этого капитана я видел в доме Николая Константиновича на Почтамтской!
Остальное было делом техники. Продавал брильянты адъютант старшего сына Константина Николаевича Ворповский!
Рано утром 14 апреля Ники разбудили и срочно пригласили в Мраморный дворец.
В кабинете отца находился градоначальник Трепов. Константин Николаевич сухо объявил сыну, что пригласил его по делу о краже солитёров, к которому он, Ники, имеет отношение.
Полицейские ввели Ворповского. Трепов сказал ему, что он обвиняется в хищении бриллиантовых лучей с иконы Владимирской Божьей матери, попытке разорения киота Спаса Нерукотворного и краже коллекции золотых медалей, являющихся собственностью его императорского высочества великого князя Николая Константиновича.
Адъютант отрицал все обвинения. А собранные Треповым факты юридически уликами назвать было нельзя. Поэтому Ворповского отпустили.
Отец и градоначальник устроили перекрёстный допрос Ники. Их интересовало: порядочный ли человек его адъютант, способен ли он на воровство, имеет ли долги и т. д.
Великий князь Николай Константинович защищал подчинённого, как лев. Его аргументы сводились к тезису: в капитане Ворповском он уверен как в самом себе.
Ники тоже отпустили. Адъютант его поджидал и наедине сообщил версию преступления. В изложении князя Михаила Греческого она выглядит следующим образом.
«…утром во дворец на Почтамтскую явилась старая нищенка. За убогой наружностью угадывалась, однако ж, порода. Чувствовалось, что знавала старуха лучшие дни, что некогда принадлежала к приличному, даже и высшему обществу. Она желала видеть его императорское высочество великого князя Николая.
Ворповский, привыкший давать докучливым пришельцам от ворот поворот, сказал ей, что его императорское высочество занят и что он, Ворповский, теперь за него. Старуха показала ему мешочек и сказала, что хочет продать его высочеству три брильянта, зная, что его высочество — собиратель ценностей.
Ворповский решил, что старухины «ценности» его высочеству не нужны. Но старуху ему было жаль. Из жалости он дал ей несколько денег и забрал у неё мешочек с брильянтами. Сам он при всём том, был без средств да и с камнями не знал, что делать. Пошёл он к ближайшему жиду и за ту же сумму оставил у него приобретение».
На резонный вопрос Николая Константиновича, почему же он не рассказал это в присутствии Константина Николаевича и Трепова, поступил ответ: «Я боялся».
Ники вернулся к отцу и Трепову. Он передал им рассказ адъютанта. Те поблагодарили и обрадовались, что теперь всё стало ясным.
В Зимнем дворце градоначальник доложил императору о завершении следствия по хищению бриллиантов. Они найдены и возвращены в Мраморный дворец. Ростовщику сдал их адъютант великого князя Николая Константиновича капитан Ворповский. Который похитителем, однако, не является. В спальню Александры Иосифовны могли войти лишь ближайшие родственники, врачи и проверенные слуги.
— Как и в будуар её величества, из которого похищены две печатки, — вставил Александр II.
Выслушав доклад, император поблагодарил Трепова за работу и сказал, что от дальнейшего расследования он освобождается.
Такое решение государь принял по понятным соображениям. Улики вели к кому-то из членов царствующего дома. Не в интересах Романовых было, чтобы об этом узнало общество. Дальнейший розыск следовало поручить той службе, которая умеет держать язык за зубами — III отделению, жандармерии. Она, тайная полиция, была подотчётна только императору.
Александр II отдал соответствующее распоряжение её шефу графу Петру Андреевичу Шувалову. Государь его уважал, но проблема была в том, что Шувалов и великий князь Константин Николаевич не выносили друг друга. Графиня Клейнмихель свидетельствует:
«Во главе департамента полиции была тогда одна из выдающихся личностей России: граф Пётр Шувалов, принимавший участие в Берлинском конгрессе. Это был приятный человек, чрезвычайно зоркий, притом очень благожелательный и справедливый. Я никогда не слыхала, чтобы он к кому-нибудь был несправедлив. Но, вследствие разногласий на политической почве, между ним и великим князем Константином Николаевичем установились неблагожелательные отношения.