«15 апреля… Страшная сцена допроса Николы Шуваловым и мною… Никакого раскаяния, никакого сознания… Ожесточение и ни одной слезы».
«16 апреля. У Николы ожесточение, фанфаронство, позирование и совершенная нераскаянность».
Лиха беда — начало
Ники отправился домой на Почтамтскую. Оставались считанные часы до его ареста. А ещё надо было увидеть Фанни. В последний раз?
«Очень кратко Ники сообщил ей о разговоре с отцом и графом и о собственных своих выводах, — пишет Михаил Греческий.
Фанни не отпиралась. От стыда или с перепугу она покраснела, и на лбу у неё проступили капельки пота. Тяжело вздохнув, Фанни заговорила и выложила ему всё. Видно было, что давно уж хотелось ей выговориться.
Да, она попала под чары корнета-херувима. Он стал ухаживать за ней с первого же дня знакомства. Фанни потянулась к нему. Ведь Ники изменял ей, и она тосковала, ревновала, страдала и чувствовала себя безумно одинокой. Корнет утешил её. Сперва она делила его с Мэйбл. Мэйбл содержала корнета, и он не хотел с ней расстаться. Но та вскоре нашла ему замену, и Фанни завладела Савиным всецело и безраздельно.
— То есть, перебил Ники, — теперь уже ты стала содержать его.
— Содержать — нет, — сказала Фанни. — Ему потребно было слишком многое. У меня таких денег нет.
— Пустое! — воскликнул Ники. — У нас говорят: для милого дружка и серёжка из ушка.
— Савин был не милый дружок, — возразила Фанни, — а сам дьявол. Это он всё придумал. И подарки Савин дарил мне не из любви, а нарочно, чтобы ты ревновал и крал для меня драгоценности. Он знал, что у тебя не слишком много своих денег. И миллион на революцию придумал вытянуть из тебя тоже он. «Вот увидишь, — говорил он мне, — сперва он украдёт на благородное дело, а там уж пойдёт воровать так просто. Лиха беда — начало». Савин как в воду глядел. Ты, украв в первый раз, сказал мне тоже самое: «Лиха беда — начало». Но когда ты решил уехать со мной в Париж, Савин перепугался до смерти. Он, стало быть, не сможет более из тебя тянуть. Добыча от него уходит! И Савин предложил мне бежать с ним, чтобы ты, Ники, остался здесь.
— А для этого вы решили украсть бриллианты?
— Ничего мы не решили, my God!
— В ту ночь, — продолжала Фанни, — ты так напился, что рухнул замертво. Савин оглядел спальню, присмотрелся к иконам, увидел камни и решил выкрасть их. Твоих папа и мама не было. Они собирались вернуться неделей позже. За этот срок можно споскойно продать камни ростовщику. Тревогу поднять некому. Но возвратились великие князь с княгиней наутро. Савин испугался и исчез.
— А брильянты?
— Я отдала их Ворповскому, сказала, что ты просил заложить их.
— Это ложь. Ворповский знал, что ты украла их. Он твердил про какую-то нищенку. Он, что, тоже в сговоре?
— Нет, он просто влюблён в меня.
— Стало быть, и он предатель. Такой же, как ты с твоим херувимчиком.
Но оставался, наконец, ещё один, последний вопрос, мучивший Ники.
— А тот миллион за иконы, — спросил он, — пошёл революционерам или опять Савину?
— Не знаю, клянусь всем святым!
— Не клянись. Для тебя ничто не свято.
— О, my God, поверь мне, Ники! Савин ничего мне о миллионе не говорил».
Как известно, Николай Константинович посоветовал Фанни все ценности передать на сохранение в американскую миссию в Санкт-Петербурге. Среди них были завещание, в котором великий князь не забыл Фанни, и счёт на её имя в размере ста тысяч рублей.
Фанни в тот же день отвезла всё своему соотечественнику посланнику США Ювелу. Вечером одна смотрела в театре «Периколу». Потом всю ночь ждала у себя Ники. В четыре утра не выдержала и пошла к нему на Почтамтскую.
Двери дома были распахнуты настежь. В вестибюле находился старый лакей Савёлов. Со слезами он сообщил: великого князя перед её приходом арестовали жандармы…
Вернувшись к себе, Фанни получила записку от Мэйбл. Подруга сообщала, что жандармы выследили и арестовали Савина, которого она прятала у себя дома.
Но вернёмся к Ники.
Его аресту предшествовало тяжёлое ночное объяснение с родителями. О чём был разговор? Почему потребовалось арестовать великого князя Николая Константиновича так срочно — в четыре часа утра? Кто отдал приказ об аресте? Какую роль при этом сыграл Константин Николаевич? Была ли санкция императора?
На эти вопросы нет точных ответов.
Точно также нет однозначных сведений о первых днях пребывания великого князя под арестом. Судить об этом можно лишь по невнятному рассказу Фанни Лир. Николай Константинович находился под замком в своём доме. Дежурили возле него жандармы, а обращались с ним, как с сумасшедшим. Если он пытался спорить, на него надевали смирительную рубашку, окатывали холодной водой и били…
Свои же последние дни в России Фанни Лир описала точно. Следует отдать ей должное: она не предала своего принца. Правда, не упустила возможность заработать на нём немалую сумму. Под предлогом, что это облегчит участь великого князя.
«17 апреля. Среда… В последнее время, как мне кажется, обращение его (Александра II — авт.) со мной сделалось несколько менее натянутым; но вообще он имеет вид озабоченный и грустный. Говорят, есть причины семейные. Между прочим, я узнал по секрету, что на днях государь был глубоко огорчён неожиданным, почти невероятным открытием вора среди самой семьи царской! Случались не раз пропажи и в кабинете императрицы и в Мраморном дворце; строго приказано было полиции разыскать украденные вещи, и что же открылось?
Похитителем их был великий князь Николай Константинович! Я не поверил бы такому чудовищному открытию, если б слышал не от самого Трепова и если б не видел сам подтверждения тому: мне случалось два раза быть у государя после продолжительных объяснений его по этому прискорбному вопросу с великим князем Константином Николаевичем; оба раза я видел на лице государя явные признаки возбуждённого состояния и даже следы слёз, а вчера при докладе моём о предположенной экспедиции на Аму-Дарью, государь с досадой и гневным голосом сказал:
— Николай Константинович не поедет в экспедицию; я не хочу, не пущу его.
Но затем сейчас же прибавил:
— Впрочем, пока не говори об этом; я переговорю с отцом его.
И вслед за моим докладом было опять объяснение между братьями.
Сегодня был малый выход в Зимнем дворце: высшие чины двора и свита собрались в ротонде для принесения поздравления государю со днём его рождения. Всё было исполнено обычным порядком; как ни в чём не бывало. Николая Константиновича не было.
18 апреля. Четверг. — Сегодня утром государь растрогал меня своим глубоким огорчением; он не мог говорить без слёз о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича. Государь рассказал мне всё, как было; подробности эти возмутительны.
Оказывается, что Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся уже несколько лет, дошёл, наконец, до того, что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы. Всё краденое шло на содержание какой-то американки, которая обирала юношу немилосердно. Всего хуже то, что он не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже сваливал вину на других, на состоящих при нём лиц [8].
Государь довольно долго говорил об этом тяжёлом для него семейном горе, высказывал своё намерение исключить Николая Константиновича из службы, посадить в крепость, даже спрашивал мнения моего — не следует ли предать его суду.
Я советовал не торопиться решением и преждевременно не оглашать дела. Была речь о том, чтоб освидетельствовать умственные способности преступника: поступки его так чрезвычайны, так чудовищны, что почти невероятны при нормальном состоянии рассудка. Может быть единственным средством к ограждению чести всей семьи царской было бы признание преступника помешанным (клептомания).
8
В черновике дневника министр даже назвал одного из них — «капитана Варпаховского, состоящего при нём за адъютанта». — авт.