Через три месяца, после того, как сорок первый батальон выведут в тыл и отдадут в двадцать седьмую артбригаду, фактически перечеркнув его боевой путь, Вася уедет на дембель, а я переведусь именно к Булату во второй бат «семьдесятдвойки».
— А потом по рации пошла инфа, шо ты — триста, — продолжал Вася. — Я позвонил комбату и выслушал много интересного обо мне, о тебе и о всей нашей роте.
— От не надо.
— Ладно, тока обо мне. В медроту едем? Комфортабельная волновахская больничка, медсестры в халатиках, капельницы, утки…
— … забльована підлога, лікарі, брудна Офєлія… — продолжил Серега. — Мєчта, а нє служба.
— Їб@ла жаба гадюку, — обиделся я. — Не поеду, само собой. Ногу подвернул, растяжение, три дня похромаю — и норм.
— Зара я в фейсбуке напишу, шо наш героический герой Мартин затрехсотился. Фотка твоего бледного лица, описание героического подвига, номер карточки, все дела…
— Тока попробуй, мой фейсбук жена и мама читают.
— Тока это меня и останавливает…
— Ну шо, п@зда? Чи жить будет? — бодро спрашивает подошедший Мастер. — Кстати, Вася. Механ говорит, на «ленде» радиатор пробило. Треба чинить.
— Это ты во всем виноват, — тыкает в меня пальцем коммандер. — Мастер, а не в падлу, позови Механа.
— Толиииик! Как жена? — спрашиваю я, спуская криво обмотанную ногу на грязный пол и пытаясь надеть резиновый тапок.
— Хорошо, — оборачивается Мастер и вдруг улыбается. — А вот и хорошо. Выздоравливает…
Поздний вечер
— Папа, пйивет, папа!
— Здравствуй сынок. Как ты?
— А?
— Как ты?
— Хаашо! Папа! Хаашо! Папа, а мама сказала… мама сказала, што ты сказку мне йасскажешь! Я спать хочу!
— Да? Ну слушай. Жили-были старик со старухой…
Вася сползает с койки, накидывает флиску и выходит наружу. Темно, тихо, прохладно, в кунге горит «ночник» — диодная лента, наклеенная на грязный потолок. Я лежу на койке, примостив ногу, и рассказываю сказку моему трех-с-половиной-летнему сыну. В такие моменты, когда кто-то говорит с домом, принято уходить. Очень личное, очень, и тепло растекается по моему телу — я слышу голос малыша, что-то говорит жена на фоне, и представляю, как они лежат в нашей большой кровати, включив телефон на громкую связь, и слушают голос папы. Папа валяется в кунге на войне, папа дико скучает, папе плохо без своей семьи, и папа будет здесь столько, сколько нужно.
— … и выдернули репку…
— Папа!
— Что, сынок?
— Папа, я хочу спать! — в трубке щелкает, и я слышу уже на фоне последнее «Папа я тибя юблю!».
— И я тебя, малышик.
— Как ты там? — говорит жена. — Чего не звонил?
— Нормально, родная. Замотался. Вы как? — я смотрю на свою перемотанную ногу. Идиот…
— Скучаем. Скоро вас там выводят? — она спрашивает. Она всегда это спрашивает.
— Да вот со дня на день… Я вас люблю.
Отдаленно два прихода. АГС вроде. В дверях появляется Вася, показывает на моторолу, потом на небо. Понятно, сейчас на нас посыпятся мины. Опять.
Очередной прекрасный вечер на Донбассе… И мы ворчим, бурчим, ругаемся, но нам грех жаловаться — мы все еще живы. Я киваю Васе и пытаюсь сесть на койке.
— У тебя все нормально? Голос странный.
— Все хорошо, родная, просто отойти надо, зовут. Давай я тебя уже позже наберу, часов в одиннадцать? Не заснешь?
— Нет, набирай, буду ждать. Целую.
— Целую.
— Быстрее бы уже вывели…
Нас выведут через семьдесят девять дней.
Мы живем, курим, спим, воюем, говорим с домом, грустим, смеемся… Мы существуем между войной и не-войной, мы размешиваем дым Донбасса нашим дыханием, мы — лента.
Узкая тонкая красная линия. Сотни километров. ВОПы и РОПы. Связаны цепочкой из траншей, полевок, антенны радиостанций гнутся-кивают под сильным ветром.
Если просто стать и расставить руки в стороны… Ааа, черт. На севере погранец на Слобожанщине коснется левой рукой полосатого граничного столба. На юге морпех опустит правую ладонь в соленую, все еще холодную воду. Так она вот и существует, работает, засыпает и просыпается, ругается, смеется, ходит к соседям за книжкой и сахаром, так живет эта лента.
Если залезть повыше на террикон и глянуть налево, за много километров, то я вооон там, вдалеке, увижу ленту посадки, в которой стоит пехотная рота прославленного пехотного бата, там Ярик Шаманов держит свои километры. Так же, как и мы. А если сильно сильно направо — там Саша Гонзини, там морпехи, а значит, и справа мы прикрыты.