— Мля, да у нас на ВОПе веселее, — проворчал Вася. — Чего плетешься так?
— Поворот на вокзал пропустить не хочу.
— Гля, ВСПшники стоят.
Справа у бордюра стояли темно-красные жигули с мигалкой, возле них топтались трое мужиков, нещадно дымя сигаретами. На капоте стояли парящие стаканчики, я вильнул, объезжая их, и почувствовал взгляды всей троицы. Так, тут налево, в узкий переулок, теперь наверх…
Переезд был перекрыт. Кажись, это наш поезд проползал мимо, стукая металлом о металл, вздрагивая и бросая квадраты света от освещенных окошек на асфальт. Я дождался последнего вагона, вывернул руль, объехал опущенный шлагбаум и перескочил рельсы.
— Какой вагон?
— Та нахер тебе вагон? Так выйду. Давай просто высади сразу за пешеходным.
Машина скрипнула и остановилась. Мелкие группки людей толпились у вагонов киевского поезда, вокзал был полным отражением зимней Волновахи, только приправленной торопливостью, висящими проводами и запахом горящего угля. Ротный выскочил из машины, дернул заднюю дверцу и схватил коробку со спящим щенком. Федя сонно поморгал и, кряхтя, начал вылезать из машины.
— Давай.
— Давай.
— Аккуратненько там.
— Не ходи в вагон-ресторан. Там на тебе чекає небезпека.
— Пошути, пошути.
Мы обнялись, похлопали друг друга по спинам. Поток людей обтекал нас, равнодушно окидывая взглядами трех вооруженных людей рядом с грязной белой машиной.
— Погнал.
— Давай. Жене напиши.
— Напишу, как отъедем. Шоб не сглазить. Вы тут не стойте, уезжайте сразу.
— Понял-принял.
Командир поднял коробку, повернулся и быстрым шагом пошел к составу.
— Вася! — окликнул я его.
— Шо?
— «Пээм»!
— Мля. — Вася вернулся, отстегнул кобуру и сунул мне в руки.
— Может, не поедешь? Как мы тут без тебя? Сирые, убогие, войну проиграем, майно растеряем, зброю пропьем…
— И не кажи. Пока.
— Пока.
Я сел в машину, проводил взглядом ротного и сунул в рот сигарету. Курить в своей машине Вася не разрешал, и это, кажись, была единственная машина на всю линию фронта, в которой нельзя было курить. Поэтому я тут же закурил. Пыхнул дымом в потолок, наклонился и сплюнул вязкую горькую слюну.
Было в этих провожаниях по поезд что-то… что-то странное. Как будто сам немного в отпуске. Мне нравилось возить людей на поезд, нравилось встречать — кусочек меня тоже уезжал на Большую Землю, домой, к жене, к малышу, к маме с папой, в тепло, в свет, в тыл, в прежнюю жизнь. Тогда я еще не понимал, что жизнь никогда не станет такой, как была, что я изменюсь так же, как менялись все вокруг меня, что наши осколки странной войны, такие мелкие в ежедневном течении жизни, но навсегда поцарапавшие нас — глубоко, до крови, до мяса, до костей, сменившие направление нашей жизни, а у многих — окончившие ее навсегда, эти осколки никуда не исчезнут.
Я выкинул окурок на асфальт и завел машину. Федя втиснулся на переднее сиденье и снова поставил автомат между ног. Поезд тронулся, опять застучал, уходя на северо-запад, а мы оставались тут, дальше, надолго… иногда казалось, что навсегда.
… Машины ВСПшников уже не было. Господи, благослови супермаркеты, работающие после заката, парковки перед ними, тележки и деньги, за которые можно купить нормальную еду.
— А автомат? — спросил Федя, стаскивая броник. Идти в магазин в бронике почему-то считалось «моветоном».
— С собой бери, — я махнул рукой и захлопнул дверку.
— Приказ был, по Вахе с оружием нельзя.
— Приказ был, а автомат в машине оставлять не будем. Це порушення Статуту, — важно сказал я, напрочь проигнорировав «ГПшку», лежавшую на полу возле заднего сиденья.
— Додолбутся ВСПшники.
— Разберемся. Мы и так нарушили.
— Шо нарушили?
— Вечерний выезд. Комбату Вася говорил, шо на поезд я отвезу, но отот пропуск, карточку с полосочками, мы ж со штаба не забрали.
— А де ее брать?
— Викторыч вроде выписать должен.
— Ааа. Шо покупаем?
— Ща список тебе перешлю, Ярик, мабуть, весь мессенджер мне уже исписал.
Зазвонил телефон. Я махнул Феде, уже шагнувшему в непривычно ярко освещенный зал, и остановился на крыльце. Взял трубку и услышал жизнерадостный голос Прапора.
— Прапорщик Прапор стрільбу закончив. Расход бека — п’ятдесят відсотків.