К тому времени, когда Кроули опомнился достаточно, чтобы сообразить, что его обманули, мы уже водворили его на заднее сиденье «линкольна». Он попытался сбежать, но я заступил ему дорогу и захлопнул дверь — а она оборудована детскими замками и открыть её изнутри невозможно.
Не стану повторять здесь эпитеты, которыми Кроули характеризовал нас. Некоторых из них я до того момента никогда не слышал, а у меня, уж поверьте, в этой области солидный словарный запас.
— Вам всё равно некуда деваться, — заявил я ему, — так что лучше сидите тихо и не дёргайтесь.
Он повернулся к Лекси:
— Что вы затеяли? Это он тебя втравил?!
— Идея полностью принадлежит мне, дедушка.
— Это похищение! — завизжал он. — Я на вас в суд подам!
— Представляю себе заголовки в газетах! — усмехнулась Лекси.
— Ага, — поддакнул я. — «Богатый старый псих привлекает к суду свою бедную слепую внучку!» Пресса сожрёт это за милую душу!
— Заткнитесь! — рявкнул он. — К тому времени, как вы выйдете из тюряги, у вас волосы станут седыми!
— Не-а, — возразил я. — У меня, скорее всего, волос не будет вообще. В нашей семье все мужики лысые.
Мой беспечный ответ окончательно вывел его из себя.
Выезжая из проулка на проспект, мы нацепили Старикану на глаза повязку; он не сопротивлялся, потому что у него всё равно не было ни малейшего желания видеть наружный мир. На минуту он притих, а потом произнёс:
— Что вы собираетесь со мной сделать? — Он был по-настоящему напуган. Мне стало его почти жалко. Ключевое слово — «почти».
— Понятия не имею, — ответил я, и это было подлинной правдой: Лекси до сих пор не посвятила меня в свои основные планы. Она сказала, что если я узнаю, то перепугаюсь так, что смотаю удочки. Я не стал допытываться, убоявшись, что она, пожалуй, права.
Мы ехали по Бруклин-Хайтс — части Бруклина, лежащей прямо напротив Манхэттена через Ист-Ривер. Потом вырулили на пирс. Вот тут мне стало ясно, что же затеяла Лекси.
— Ого! — проговорил я. — Ни фига ж себе!
— Что?! — завопил Кроули. — Что там? — Но повязку с глаз сорвать не пытался.
— Ты не можешь так поступить! — сказал я Лекси. — Это же убьёт его!
Водитель открыл дверцу.
— Простить, мистер Кроули, — сказал он с сильным акцентом. — Но Лекси говорить, это ради ваша польза.
— Что, катер? — каркнул Кроули, очевидно, почуяв запах речной воды. — Ненавижу катера!
— Нет катер, — ответил водитель. Он помог Лекси выйти из машины. — Я держать Мокси. Ты идти.
Никто, даже водитель «линкольна», не торопился сообщить Кроули, что следующим транспортным средством станет вертолёт. Старикану предстояло обнаружить это самостоятельно.
Я повёл его в конец пирса, где располагалась вертолётная площадка. Старик не сопротивлялся. Он был сломлен. Слишком напуганный, чтобы бежать, слишком напуганный, чтобы делать хоть что-нибудь кроме того, что от него требовали, Кроули безропотно брёл, иногда спотыкаясь о выбоины в асфальте, но я держал его крепко. Я не позволю ему упасть.
— А сейчас большой шаг вверх, — предупредил я его.
— Вверх куда?
Я не ответил, но как только Старикан уселся в кресло и я застегнул ремень, думаю, он и сам догадался.
Он издал горестный стон обречённого на казнь. Пилот, по-видимому, нанятый Лекси специально для нашего маленького терапевтического полёта, подождал, пока мы все не пристегнулись, и запустил двигатель. Кроули тоненько завыл. Ну ладно, ладно — мне стало таки его по-настоящему жалко. А Лекси лишь проронила:
— Дедушка, вот увидишь — будет очень весело.
— Ужасная, ужасная девчонка!
Кажется, Лекси слишком далеко зашла. Чувства других людей частенько попадали у неё в слепую зону, а в этой зоне даже Мокси не помощник.
Лопасти набирали обороты, медленное «вум-вум-вум» постепенно перешло в ровный гул. Вертолёт на короткий миг затрясся, а затем взмыл вверх — ну в точности как лифт, только без троса. В широкое окно я увидел странноватое зрелище: шофёр-гармонист держался за Моксину шлейку и прощально махал нам рукой.
— Можешь теперь снять повязку, дедушка.
— Ни за что! — совсем по-детски заявил тот. — Не заставите!
Он плотно прижал ладони к завязанным глазам.
Я летал на самолёте только дважды в своей жизни — в Диснейленд и обратно — и оба раза ночью, так что ничего, в общем, не видел. Нынешний полёт устраивали не ради моей персоны, и тем не менее у меня захватило дух, причём не из-за одной только высоты. «Шва бы это понравилось», — подумал я, но задвинул мысль куда-то на задворки сознания. Я сейчас (во всех смыслах) вознёсся в поднебесье, а думы о Шва спустят меня на грешную землю. В данных обстоятельствах падение на землю (во всех смыслах) меня не прельщало.