Я попытался оттащить его от окна силой.
— Да, да, много. Пойдём уже домой!
— Ты хотя бы понимаешь, сколько машин проедет мимо щита и… — Он оборвал фразу на полуслове, и мне стало ясно: вот и конец иллюзии. Его пузырь не просто лопнул — он взорвался, как бомба.
— А… где же… машины? — медленно проговорил он. Словно и вправду приходил в себя после глубокого сна.
— Не надо, Шва. Давай уйдём отсюда!
Я схватил его, но он вырвался, подскочил к окну и высунул голову между торчащими осколками стекла — я даже испугался, как бы он случайно не пропорол себе горло.
Шва посмотрел налево, посмотрел направо, втянул голову внутрь и посмотрел на меня.
— Где же все машины, Энси?
Я вздохнул.
— Машин нету.
— То есть как это — «нету машин»?
— Гованус-экспрессвей закрыт на реконструкцию.
Шва уставился на меня такими пустыми глазами, что, клянусь чем угодно, я на самом деле мог смотреть прямо сквозь них.
— На реконструкцию… — эхом повторил он.
Мы оба снова выглянули из окна. Ни яркого света фар, приближающихся к нам, ни красных огней удаляющихся автомобилей. На Гованус-экспрессвее не было никакого движения. Вообще. Вот почему на улице под эстакадой образовалась пробка. И вот наверняка почему эти ублюдки отдали Шва рекламный щит в аренду за полцены.
— Но… но люди же всё равно увидят! — отчаянно настаивал Шва. — Они увидят. Тут столько зданий вокруг! Люди будут смотреть на меня из окон!
Я кивнул. Не стал делиться мыслями о том, что эта территория — глухое, заброшенное место. Ни в одном из окружающих строений я не заметил ни единого огонька. И уж конечно, никто не любовался рекламными щитами с Гринвудского кладбища. Впрочем, Шва и сам это понял.
— Мне очень жаль, Шва.
Он глубоко вздохнул, потом ещё раз и ещё. Затем проговорил:
— Ничего, Энси. Это всё ничего. Никаких проблем.
Мы спустились по лестнице в молчании, тишину нарушали лишь хруст стеклянных осколков под нашими ногами да нетерпеливые гудки автомобилей на перегруженной улице под эстакадой. Там по-прежнему была пробка — машины еле ползли, уткнувшись друг в друга бамперами.
— Пошли на автобус? — спросил я.
— Позже.
Я следовал за ним пять кварталов до пандуса, ведущего вверх, на эстакаду. Он был перегорожен баррикадой из бетонных блоков с жёлтыми мигающими фонарями. Шва протиснулся сквозь баррикаду, я следом, и мы пошли по дороге.
Странно это — идти по шестиполосной трассе, совершенно пустой. Я не мог отделаться от ощущения, что нахожусь в каком-то из постапокалиптических фильмов, в которых на Земле не осталось никого, кроме тебя и банды одичалых мотоциклистов. Сейчас я бы даже одичалым мотоциклистам обрадовался, лишь бы отвлечься от всех этих рекламно-щитовых злоключений.
Шва двинулся в том направлении, откуда мы пришли, шагая прямо посередине сверхскоростного шоссе. Мы пересекали небольшие освещённые участки — отсветы маячивших над головой щитов, рекламирующих свои товары пустоте. Наконец, мы достигли щита Шва. В такой близи перспектива искажалась полностью. Улыбка парня на плакате, в сотню раз больше натуральной величины, производила жутковато-ошеломительное впечатление.
Шва уселся, скрестив ноги, посреди шоссе и уставился на себя.
— Хорошая фотка, — сказал он. — Я правильно улыбался. Люди не всегда правильно улыбаются на фотографиях. Обычно у них выходит фальшивая гримаса.
— У меня, как правило, получается фальшивая, — сообщил я. — И как раз именно тогда, когда нужен по-настоящему хороший снимок.
Он перевёл взгляд на меня и выдавил слабую улыбку признательности.
— Это стоило больше, чем было отложено на колледж, — признался он.
— Может, тебе удастся вернуть деньги? Ну, я имею в виду — отдавать в аренду щит над дорогой, которую закрыли на ремонт — это мошенничество.
— Так ведь я и сам смошенничал, — возразил он. — А что посеешь, то и пожнёшь, так ведь? — Он снова воззрился на щит. — Ты был прав, Энси. Я дерево.
— Чего?
— Дерево. Которое упало в лесу. И которого никто не слышал.
— Я тебя слышу! — воскликнул я. — Я в этом лесу!
— Но завтра тебя там уже не будет.
Я сжал кулаки и зарычал. Шва приводил меня в исступление.
— Ты что, и впрямь думаешь, что в одно прекрасное утро проснёшься и обнаружишь, что тебя не существует? Совсем крыша слетела, да?
Шва оставался спокоен, как медитирующий монах — недаром он и сидел почти в позе лотоса.
— Я не знаю, как это случится, — проговорил он. — Может, лягу в постель вечером, а когда взойдёт солнце, меня там больше не будет. А может, заверну за угол школы и растворюсь в толпе, так же, как моя мама растворилась в переполненном супермаркете.