Мама была на кухне. Я опёрся о стенку, как будто после Большого Пэ всё ещё трясло, набрал побольше воздуха в лёгкие и переступил порог. Мама, одна-одинёшенька, пила кофе — совсем как в рекламе кофе со всякими ароматическими добавками.
— Завтракать будешь?
— А что на завтрак?
— Кукурузные хлопья с изюмом. Кажется, есть ещё немного фруктовых колечек, если только Кристина не оприходовала все.
Как правило, мама всегда делала что-нибудь: доставала мисочку, или коробку с хлопьями, или молоко — словом, принимала какое-то участие в трапезе. Сегодня же я должен был всё делать сам. Если честно, у меня это вызвало какое-то очень неприятное чувство.
Доставая из холодильника молоко, я заметил, что тарелка, которую оставил вчера отец, исчезла. А, вот она — помытая вручную, стоит на сушилке. Знаю, что это не должно, по идее, играть никакой роли. Знаю, что это всего лишь мелочь — но образ этой тарелки на сушилке преследовал меня весь день. Как сказал папа: иногда мелочи — это самые великие вещи и есть.
Я так никогда в жизни и не узнал, съела мама то, что было в тарелке, или выбросила в мусорное ведро.
В тот понедельник я обедал в школьной столовой один. Уже две недели как я не не сидел за одним столом с Хови и Айрой. Когда-то мы были неразлучны. Но такие школьные группировки — они как молекулы в колбе мистера Вертхога: связаны между собой до тех пор, пока в колбу не добавлено что-то ещё. А тогда молекулы теряют одни связи, устанавливают другие, и вещество преобразуется в нечто новое. Иногда получается то, что учёные называют «свободными радикалами» — это такие атомы, которые ни к чему не привязались, плавают сами по себе. Вот я сейчас и был таким «свободным радикалом». Поначалу мне было всё равно, потому что такое положение открывало море возможностей, но после прошедшего уикэнда эта радикальная свобода стала мне поперёк горла.
Уверен — Шва тоже сейчас здесь, растворился где-то между столами; ну да я его и не искал. Сейчас я испытывал к нему ненависть — так ненавидят команду соперников, когда вынуждены кричать им «гип-гип-ура!» после того, как они разделали вас под орех. Но Шва сам нашёл меня и плюхнулся всем своим недостаточно-наблюдаемым задом на стул напротив.
— Чего надо? Не видишь — я ем. Эту бурду и так глотать противно, а тут ещё на тебя изволь любоваться.
— Я только хотел поблагодарить тебя, Энси. Вот и всё.
— За что?
— Лекси мне всё рассказала. Про то, что ты сделал.
— А что я сделал?
— Не прикидывайся дурачком, — сказал Шва. — Ты сказал ей, что не хочешь больше быть её эскортом, что у меня это получится лучше. Не могу поверить, что ты так поступил ради меня. Никто ещё никогда не делал мне столько добра, как ты.
Я так и застыл с разинутым ртом, из которого капал соус.
— Она так сказала?
Шва разулыбался.
— Лекси учит меня читать шрифт Брайля, — гордо проговорил он. — Знаешь, как это здорово! — Увидев, что я уже съел десерт — пирог с персиками, он перекинул мне на тарелку свой, нетронутый. — Если тебе когда-нибудь от меня что-то будет нужно — только мигни!
Мимо стола проходили Памела О’Малли и её подружки. Они семенили такой тесной стайкой, что странно, как они не цеплялись друг за друга ногами.
— Привет, Энси, — прощебетала Памела. — А чего это ты сидишь один?
Шва бросил на меня взгляд, означающий «вот народец, а?».
— А может, мне так нравится, — с вызовом сказал я. Памела и подружки зачирикали между собой и понеслись дальше.
— А, плевать, — сказал Шва. — Совсем не обязательно быть видимым, когда тебя могут потрогать и почувствовать.
11. Самого молодого доктора в Бруклине захватывают в заложники в момент, когда он этого совсем не ожидает
Потрогать и почувствовать.
Под этим можно подразумевать чертовски многое, так ведь? Может, это и прозвучало двусмысленно, но я не имею в виду ничего такого грязного. Мои мозги не купаются в отстойнике постоянно, надеюсь, вы уже это поняли. Я говорю о том, чтобы дать другим почувствовать, что ты — есть. В этом смысле между мной и Шва особой разницы нет.
Вот я, например, отказался быть миротворцем и тем дал своей семье понять, что существую. Может, я и поступил правильно, но ощущение было прямо противоположное. Проблема в том, что если уж ты дал кому-то знать о своём существовании, то обратного хода нет: теперь тебя будут замечать, хотя тебе, возможно, иногда хотелось бы уйти в тень. Взять Фрэнки. Если раньше он меня игнорировал, то сейчас не пропускал ни одного моего даже самого мелкого поступка и всё допытывался, зачем да почему я это сделал. Кристина начала расспрашивать меня о том и об этом, как обычно сестрёнки расспрашивают умных старших братьев. Папа теперь советовался со мной по вопросам, которые, собственно, были не моего ума дело, а мама вдруг начала обращаться со своим неразумным средним сыном, будто он вдруг стал ответственным молодым человеком. Всё это меня пугало меня до колик.