Короче, двумя голосами против одного Шва было разрешено принять участие в следующей попытке разломать Манни. Айра голосовал против, но при этом упорно прятал глаза.
— Да что с тобой такое? — недоумевал я.
— У меня своё мнение на это счёт! Имею же я право на собственное мнение?
— Ладно, успокойся, мнительный ты наш.
Увидев такую внезапную враждебность Айры, Шва решил, что ему лучше не нагнетать обстановку и уйти.
— Увидимся на естествознании, — сказал он.
И только после того, как Шва убрался, Айра отозвал меня в сторонку и сказал:
— Эх, жаль, что я не заснял это!
— Не заснял что?
— Помнишь, как ты спросил у Шва, куда он подевался, а он чуть ли не через голову прыгал, чтобы ты его заметил?
— Ну и?
— Да он же всё время стоял прямо перед тобой!
Я отмахнулся, словно отгоняя муху.
— Как это — стоял передо мной? Он же мне за спину зашёл! Поэтому я и не мог его видеть!
Но Хови покачал головой.
— Энси, он не двигался с места.
Я, нахмурив брови, уставился на них. Они что — сговорились сделать из меня дурака?
— А ещё, — добавил Айра, — про него такое говорят!..
— И что говорят?
Айра придвинулся ко мне вплотную, так что я сразу понял: вчера вечером он ел что-то с чесноком.
— Его глаза, — прошептал Айра. — Говорят, у него глаза меняют окраску под цвет неба. Говорят, что башмаки у него всегда того же цвета, как и то, что под ногами. Говорят, что если смотреть на него долго-долго, то начинаешь видеть то, что написано на стенке у него за спиной!
— Это называется «инерционность зрения», — заявляет Хови, тем самым напоминая нам, что за завесой его тупизны скрывается острый аналитический ум. — Это когда мозг сам по себе заполняет прорехи в том, что, по его мнению, ты должен видеть.
— Он не прореха, — возразил я. — Он просто парень, такой же, как и мы.
— Он фрик, — стоял на своём Айра. — От него надо держаться подальше!
Не знаю, как Хови и Айра, но я в своей жизни сталкивался со многими странностями и мне надоело держаться от них подальше.
— Если всё, что вы говорите, правда, — сказал я друзьям, — то есть способы это проверить.
2. В высшей степени странная и трагическая история Шва, абсолютно правдивая, если верить моим источникам информации
Мы с родителями живём в доме на два хозяина; это значит, что два дома соединены, словно сиамские близнецы, общей стенкой. По другую сторону стенки живёт еврейская семья. Айра знает их по синагоге, вернее, знает их имена, а больше ничего. Общение у нас случается раз в год: мы преподносим соседям рождественское печенье, а они нам — латки, еврейские картофельные блинчики. Смешно — живёшь в шести дюймах от других людей, а практически незнаком с ними. У нас еврейско-итальянский микрорайон. Евреи и итальянцы, похоже, прекрасно уживаются друг с другом. Думаю, это потому, что обе нации исповедуют культ еды и обладают развитым комплексом вины.
Вот точно так же Шва на уроках естествознания находился от меня на расстоянии в шесть дюймов, а я его никогда не замечал. Весьма странно, поскольку я очень даже неплохо замечаю в классе всё, что не имеет непосредственного отношения к уроку. А думая о том, как Айру чуть кондрашка не хватил при упоминании имени Шва, я понял, что необходимо расследование. Оно заняло пару дней, и в результате я узнал кое-что интересное.
Я позвал Айру и Хови на военный совет (так мы, мужики, называем обмен сплетнями). Разговаривать в гостиной было нельзя — там на диване храпел Фрэнки, захватив, как всегда, самое уютное местечко во всём доме. Что-то Фрэнки в последнее время спит целыми днями.
— В шестнадцать лет это обычное явление, — пояснила мама. — Вы, подростки, в пятнадцать заворачиваетесь в кокон и впадаете в спячку на много лет.
— Значит, когда они вылупляются, то становятся бабочками? — спросила сестрёнка Кристина.
— Нет, — ответила мама. — Они остаются всё теми же гусеницами, только большими, волосатыми и вонючими.
Кристина засмеялась, а Фрэнки на диване перевернулся на другой бок и демонстративно выставил зад в нашу сторону.
— А когда ж мы станем бабочками? — поинтересовался я.
— Вы — никогда, — ответствовала мама. — Вы отправитесь в колледж или ещё куда, и вот тогда я стану бабочкой.