Так они нас «позиционировали» (любимое слово О.Б. Добродеева).
Маленькая не маленькая, но, по самым скромным прикидкам, в последние месяцы конфликта не столько от имени, сколько по поручению Российской Федерации, нашим убийством, не особо отвлекаясь на другие государственные нужды, занимались около тысячи человек – «кремлевские», «лесинские», «добродеевские», «коховские», «патрушевские», «устиновские», «букаевские»…
Дивизия госчиновников. Зарплаты, машины, офисы, оргтехника, связь и спецсвязь… Все для фронта, все для победы!
…Напрямую воззвать к общественности, уже зимой 2001-го, предложил мой добрый знакомый, по совместительству – известный писатель; вскоре текст уже пошел по рукам. Не стану делать вид, что мы не принимали в этом участия – дело касалось нашей судьбы; к тому же люди в телекомпании собрались пишущие, каждый сам себе Тургенев, и остановить этот стилистический перфекционизм удалось не сразу.
Наконец утвердили окончательный вариант текста – и пошли за автографами. Признаться, имелось опасение, что «подписантов» будет немного: с НТВ к тому времени мало кто хотел контактировать. По меткому словцу Сорокиной, мы были как чумной барак.
Подписали, однако, многие, причем иные – весьма неожиданно для нас. Актера N, например, мы поначалу даже не собирались включать в список – знали как изрядного конформиста и полагали, что увильнет. Но кто-то сказал: надо дать человеку шанс. И N этот шанс использовал, своей подписью напомнив нам, что человек – галактика довольно малоизученная.
Наблюдать процесс подписания, отказа или рефлексий по этому поводу было невероятно интересно! Я был одним из почтовых голубей акции – и имел такую возможность. Мгновенно и прекрасно, без секунды раздумья, поставили свои имена под текстом Ахмадулина и Приставкин, Джигарханян и Чурикова… Замечательный театральный режиссер, забытый нами в спешке, звонил и сам просил включить его в список. С юношеским пылом сказал «да» Александр Володин и еще несколько раз, словно преодолевая расстояние между Москвой и Петербургом, крикнул в трубку свое «да».
Мой учитель и кумир юношеских лет, художественный руководитель МХАТа Олег Табаков прочел текст, шумно втянул в себя воздух и, поморщившись, сказал:
– Витек, мне ж Волошин помогает с театром…
– Я пришел не к директору театра, – ответил я, – а к гражданину России Олегу Табакову.
Это был удар ниже пояса. Мой любимый Олег Павлович крякнул, подтянул к себе лист, размашисто подписался – и, как мне показалось, с облегчением откинулся в кресле.
Список «подписантов» был впечатляющим, но, рискну сказать, не менее впечатляюще смотрелся бы список тех, кто подписывать письмо не захотел.
Мотивы отказа, как и их формы, были различны. Знаменитая актриса кричала в трубку: «Не впутывайте меня в это дело!» Она была пьяна, одинока и нуждалась в публике, поэтому я успел уже трижды попрощаться, а актриса все кричала что-то про меня и мою говняную телекомпанию. Известный актер и худрук великого в прошлом театра отказал жестко и без объяснений. «Думайте обо мне что хотите», – сказал он. Что я и делаю.
Но были и другие отказы.
– Не обижайтесь, Витя, – сказал мне один замечательный музыкант. – Я не подпишу. Я ничего не боюсь, я клал на них и при советской власти… Но я только-только выбил в Кремле стипендии для студентов; если я подпишу, они перекроют мне кислород.
Чудесная актриса из ныне независимой балтийской страны, в прошлом звезда союзного значения, с нежным акцентом объяснила, что в случае подписания письма они просто не продлят ей российскую визу и сорвут гастроли.
Кто такие эти загадочные «они», разъяснил мне пожилой писатель, безукоризненный человек, гордость и совесть нации. Он просил у меня прощения и грозился встать на колени, чего я, клянусь, не перенес бы, потому что всю свою жизнь обожал его и буду обожать.
– Вы же знаете, – говорил писатель, – у меня благотворительный фонд…
Он помогал тяжелобольным детям. Его лицо было пропуском в самые высокие кабинеты, его имя открывало финансирование – и какие-то крохи с федерального стола перепадали несчастным…
– Витя! – сказал писатель. – Если моя фамилия появится под этим письмом, все эти стальевичи-павлиновичи перестанут снимать трубку. Я просто ни до кого не дозвонюсь… Все держится только на моем имени. Простите меня…
Мне не за что прощать пожилого писателя. Я люблю его по-прежнему. Впрочем, может быть, и он, и музыкант, и актриса – ошибались? Может быть, никто не стал бы сводить с ними счеты за симпатию к оппозиционной телекомпании?
Допустим.
Но почему-то все трое – мудрые, знающие жизнь люди – были твердо уверены, что первые лица города и страны, все эти стальевичи-павлиновичи, не моргнув глазом, оставят всенародно любимую актрису – без гастролей, студентов – без стипендии, а тяжелобольных детей – без финансирования, что в конкретном случае означало бы смерть.
Почему же лучшие люди страны были так в этом уверены?
Старый анекдот: пессимист говорит, что стакан полупустой – оптимист замечает, что он наполовину полон… И пессимист, и оптимист жили во мне в те дни, попеременно дергая за рукав и шепча: «Вот, я же тебе говорил!»
На митинг в поддержку НТВ вышло в Москве около тридцати тысяч человек. Почти столько же вышло в Санкт-Петербурге. Пессимист тут же припомнил: когда чешское правительство попыталось «наехать» на тамошнюю независимую телекомпанию, в маленькой Праге на улицы вышли не десятки, а сотни тысяч граждан. Оптимист, в ответ на разницу в цифрах, только счастливо улыбнулся – тому, что счет свободных людей в России уже идет на десятки тысяч.
Я давно не видел таких хороших лиц. Не чета персонажам моих программ, они напомнили нам, ради кого мы бьемся, прорвали душное ощущение бессмысленности, избавили от мелочных сомнений. Я задышал спокойнее и свободнее.
Двух многотысячных демонстраций в поддержку НТВ власть позволила себе просто не заметить. Обыски, суды, допросы и выемки стали буднями телекомпании. «Нас опять выемали», – печально сообщал Паша Лобков, к тому времени еще не полностью переключившийся на растительную жизнь. В коридорах НТВ царило лихорадочное веселье. Мы понимали, что доживаем последние дни.