— Сам? Да ей уж ничего не надо. Глядишь, к утру помрёт. Они все тут помирают.
— Все? — с ужасом переспросил я.
Не ответив, Анфиса полезла в тесную кладовку, с трудом развернулась, выдала комплект.
Я понёс его в палату.
Мать спала. Дыхание, казалось, стало спокойным. Я повернулся к беленькой старушке.
— Бабушка, вы меня слышите? Давайте перестелимся.
Хотя старушка была худенькая, невесомая, я с непривычки умаялся, вытягивая из‑под неё мокрые простыни, клеёнку. Потом начал подстилать сухое.
— Что здесь происходит?
На пороге палаты стояла высокая женщина в халате, накинутом поверх шубы.
— Это ваша больная?
— Нет. Эта, — я кивнул на мать.
Женщина подошла к кровати, взяла мать за кисть руки.
— Можете спокойно идти домой. Она спит. Здесь оставаться нельзя.
— Нет уж, останусь.
— А я вам говорю — идите домой. Приемные часы окончились. Придете завтра.
— Я боюсь оставить маму.
— Знаю. Мне сказали. Как заместитель главного врача по лечебной части убедительно прошу вас уйти. Такие мнительные родственники, как вы, только возбуждают больных, приносят вред.
— Вы уверены?
— Абсолютно. Я посижу с вашей мамой, проверю пульс, давление. А вы идите. Отдыхайте.
…Лишь в автобусе я спохватился, что забыл дать денег медсестре.
По дороге домой успел вбежать до закрытия в магазин «Дары природы». Повезло. Там были чернослив, мёд; купил две бутылки сока — яблочного и виноградного.
— Как дела? — спросила Анна, лишь только я переступил порог.
Прошел прямо на кухню, стал вытаскивать и никак не мог вытащить из карманов пальто бутылки, пакеты. Анна помогла, повесила одежду на вешалку, усадила.
Бутылок с соком почему‑то стало семь. Не сразу сообразил, что это Анна уже позаботилась. Подумал: надо было позвонить ей, волновалась. Не было сил рассказывать о чём бы то ни было. Не было сил.
Передо мной стояла тарелка с дымящимся картофельным пюре и сосисками. Чай дымился в чашке. Поверху плавал кружок лимона.
— Очень прошу тебя поесть. Тебе тут дозванивалась Надя из киностудии и женщина из Союза писателей. — Анна погладила меня по голове.
Я поел, выпил чаю. И лишь потом увидел натаявшую с ботинок лужицу на полу, вымытом мамой.
— Спасибо. Тут чернослив, пожалуйста, проверни через мясорубку.
Вошел в комнату, раскрыл записную книжку, чтоб позвонить Наденьке, хоть на минуту отвлечься. Мелькнула страница с мамиными прыгающими буквами…
— Артур! Как я рада, что вы появились. У меня Костя болеет, в школу не ходит. Взяла бюллетень по уходу. И вот сегодня днём звонит знакомая, помните, у которой мы слушали Игнатьича?
— Помню.
— Представляете, что случилось?! Конец света не наступил! Игнатьич пришёл в милицию, говорит: «Вяжите меня, я вводил людей в соблазн!» Те его выгнали. Тогда он опять объявился на Рижском вокзале и стал там каяться… Забрали прямо в психбольницу. Наверное, нужно срочно встретиться, подумать, посоветоваться?
— Наденька, не могу.
— А почему у вас такой голос?
— У меня мама умирает.
Когда положил трубку, Анна спросила:
— Зачем ты так говоришь? Нехорошо говорить так…
Я смолчал.
Среди ночи поднялся, вышел на кухню, закрыл за собой дверь и, не зажигая света, сел за стол.
Вот тут, напротив, обычно сидела мать. Я представил себе её аккуратно причёсанную голову со сверкающими каплями воды на волосах после умывания. Почему‑то мама была связана с утром, только с утром, всю жизнь.
Закрыл глаза. В воображении пытался проникнуть за эти жаркие карие очи, за этот смуглый лоб, на котором почти не было морщин, проникнуть туда, в левую половину мозга, где произошёл разрыв сосуда.
Увидев наконец тёмное пятно разлившейся крови, приподнял левую руку, но привычного струения энергии не ощутил. И розовых полос не было видно. Включил свет. Сблизил пальцы левой и правой рук, развёл. Полос не было. Только теперь я понял, насколько вымотан, обесточен. К тому же трепетала боязнь навредить. Без обратной связи лучше было и не пытаться вмешиваться. «Скольким людям помог, а маме не могу», — с горечью подумал я. А может, вообще невозможно вылечить родного по крови? Вступают в силу законы генетики? Но вспомнилась совсем чужая женщина с воспалением седалищного нерва… Не смог не только вылечить — даже снять боль.
Подошел к окну, пригляделся. В чистом небе слабо мерцали звёздочки. Снова закрыл глаза. Перед мысленным взором торжественно и грозно возник ледяной, сверкающий звёздами космос…