Я поднял голову. Прямо в глаза скорбно смотрел Христос. Рожденный от еврейской матери.
…Когда ехали в трамвае по мокрой сверкающей мартовским солнцем Москве, Наденька спросила:
— Если не секрет, о чём вы говорили с батюшкой?
— Так. Ни о чём. — Не хотелось её огорчать. — К кому вы меня везёте?
— Артур, вы помогаете всем людям или избранным?
— Стараюсь всем.
— И плохим, и хорошим?
— А по–моему, плохих не существует. Знаете, Наденька, я порой как подумаю: все когда‑то были мальчиками, девочками… Дурное воспитание, среда, ну, может, наследственность — вот что делает так называемых плохих людей. Но там, в глубине, они всё равно хорошие. Разве не так?
— Конечно, так! — просияла Наденька. — Нам сходить.
С остановки она провела меня к большому дому в стиле пятидесятых годов, остановилась у подъезда с массивной одной дверью.
— Артур, не сердитесь, мы идём к Гошеву.
— Что?! — Я отступил назад.
— Это для вас и для меня испытание, — быстро заговорила Наденька, удерживая меня за отворот пальто. — Вы знаете, я вообще против вашего способа… Но тут, Артур, другое дело. Человек мучается. Сами же говорите — плохих нет! Или вы лукавите?
— Ну, Наденька! — я сокрушённо покачал головой. — Кстати, откуда вы взяли, что я могу вылечить радикулит?
— Нина на днях мне рассказывала о ваших подвигах в Грузии.
— А она‑то откуда знает?
— От некой Анны, своей подруги. — Наденька испытующе глянула на меня.
— Ну, Наденька! — снова повторил я. — А какого рожна оно мне нужно, это ваше испытание?
— Христос говорит: прощайте врагам вашим.
— Уж не думаете ли вы, добрая душа, что вот Артур Крамер вылечит Гошева и за это Гошев снова примет Крамера на работу?
— Нет, не думаю, — быстро ответила Наденька.
Стало совершенно ясно, что она именно так и думает, ради этой цели затеяла всю историю…
— Видите ли, я неспособен подняться на ваши нравственные высоты. И от радикулита ещё никто не умирал.
— Артур! — перебила Наденька. — Он ждёт вас. Я заранее сказала по телефону. Получится, что вы мстите.
У неё стояли слезы в глазах.
— Заранее сказали, не спросив меня?
— Я не говорила, что именно вы, сказала — приедет один человек.
— Любопытно… — Я представил себе мясистое лицо Гошева, его пёстрые американские подтяжки и вдруг решился. — Идем!
Когда поднимались в лифте, когда Наденька нажимала звонок у двери, я чувствовал, как между мною и тем, кто находился за этой дверью, нарастает колоссальное силовое поле. Гошев олицетворял собой всё, что я ненавидел. Мы были разными, противоположными полюсами жизни.
Открыла невзрачная, рано состарившаяся женщина. Отгоняя звонко лающего ирландского сеттера, она сообщила:
— К мужу только что снова приехал знакомый врач. Ничего, раздевайтесь. Такое горе. Второй день не может разогнуться. Вчера вышел во двор прогулять собаку, спустил с поводка. А она схватилась с другой. Стал их разнимать, нагнулся пристегнуть поводок — распрямиться не может. Так его и внесли в квартиру… Проходите, пожалуйста.
Ковровая дорожка, хрустальная люстра в холле, на двери туалета писающий у Эйфелевой башни мальчуган с полуспущенными штанами. Я шёл за Наденькой и женой Гошева к гостиной, где лежал больной.
Дверь с матовым стеклом отворилась.
Первое, что бросилось в глаза, — серебряноголовый врач в белом халате, пёстрые мексиканские маски на стенах, застеклённые книжные полки.
Гошев лицом к стене в согнутом виде лежал на диване, прикрытый пледом.
— Жора, к тебе пришли, — громко сказала жена.
Тот попытался повернуться и застонал от боли.
— Неважно, — сказал я. — Дайте стул.
Врач, с любопытством поглядывая на меня и Наденьку, подставил стул.
Я сел, откинул плед, поднял повыше задравшуюся на Гошеве пижамную куртку, определил ладонью острую зону и стал делать то же самое, что делал прежде в случаях радикулита: яростно выматывал энергией черноту у позвонка, докрасна растирал руки, накладывал их на поясницу… Когда чернота стала исчезать из моего видения, отёр пот со лба, приказал:
— Лягте на спину, не бойтесь!
Пока Гошев, уже по привычке охая, грузно поворачивался, я, чтоб не столкнуться с ним глазами, поднял взор.
Над диваном высились прикреплённые к стене книжные полки. За стеклом одной из них стоял напоказ какой‑то нарядный томик.
Я поднялся, перенося стул к изножию больного, успел прочесть название: «Малая земля». И размашистую надпись на суперобложке: «Дорогому Георгию Александровичу Гошеву — Брежнев».