— Список святых давно заполнен, — сказала женщина. — Но мы уж как-нибудь постараемся и вас туда втиснуть.
И я пошел обратно вместе с этой женщиной и ее малюткой, пошел под дождем обратно к отелю «Ройял Иберниен», и по пути мы говорили о толпе, которая прибывает с аэродрома, озабоченная тем, чтобы не остаться без стопочки и без номера в этот поздний час — лучший час для сбора подаяния, этот час никак нельзя пропускать, даже в самый холодный дождь.
Я нес младенца часть пути, чтобы женщина могла отдохнуть, а когда мы завидели отель, я вернул ей его и спросил:
— А что, неужели за все время это в первый раз?
— Что нас раскусил турист? — сказал ребенок. — Это точно, впервые. У тебя глаза, что у выдры.
— Я писатель.
— Господи! — воскликнул он. — Как я сразу не смекнул! Уж не задумал ли ты…
— Нет, нет, — заверил я. — Ни слова не напишу об этом, ни слова о тебе ближайшие пятнадцать лет, по меньшей мере.
— Значит, молчок?
— Молчок.
До подъезда отеля осталось метров сто.
— Все дальше и я молчок — сказал младенец, лежа на руках у своей старой сестры и жестикулируя маленькими кулачками, свеженький как огурчик, омытый в джине, глазастый, вихрастый, обернутый в грязное тряпье. — Такое правило у нас с Молли никаких разговоров на работе. Держи пять.
Я взял его пальцы, словно щупальца актинии.
— Господь тебя благослови, — сказал он.
— Да сохранит вас бог, — отозвался я.
— Ничего, — сказал ребенок, — еще годик, и у нас наберется на билеты до Нью- Йорка.
— Уж это точно, — подтвердила она.
— И не надо больше клянчить милостыню, и не надо быть замызганным младенцем, голосить под дождем по ночам, а стану работать как человек, и никого стыдиться не надо — понял, усек, уразумел?
— Уразумел. — Я пожал его руку.
— Ну, ступай.
Я быстро подошел к отелю, где уже тормозили такси с аэродрома.
И я услышал, как женщина прошлепала мимо меня, увидел, как она поднимает руки и протягивает вперед святого младенца.
— Если у вас есть хоть капля жалости! — кричала она. — Проявите сострадание!
И было слышно, как звенят монеты в миске, слышно, как хнычет промокший ребенок, слышно, как подходят еще и еще машины как женщина кричит «сострадание», и «спасибо» и «милосердие» и «бог вас благословит» и «слава тебе, господи», и я вытирал собственные слезы, и мне казалось, что я сам ростом не больше полуметра, но я все же одолел высокие ступени, и добрел до своего номера, и забрался на кровать. Холодные капли всю ночь хлестали дребезжащее стекло и, когда я проснулся на рассвете, улица была пуста, только дождь упорно топтал мостовую.
Научный подход
— Он высокий, — сказала семнадцатилетняя Мэг.
— Темноволосый, — добавила Мари, на год старше сестры.
— Красивый.
— И сегодня вечером он придет к нам в гости.
— К обеим? — воскликнул отец.
Он всегда восклицал. За двадцать лет супружества и восемнадцать лет отцовства он почти разучился разговаривать иначе.
— К обеим? — повторил он.
— Да, — подтвердила Мэг.
— Да, — повторила Мари, улыбаясь бифштексу на тарелке.
— Не хочется есть, — сказала Мэг.
— Не хочется, — отозвалась Мари.
— За это мясо, — воскликнул отец, — платили больше доллара за фунт! И сейчас вы ХОТИТЕ его есть.
Дочери умолкли и стали жевать, но явно проявляли признаки беспокойства.
— Не ерзайте! — воскликнул отец.
Девушки посмотрели на дверь.
— Не вертитесь! Попадете вилкой в глаз.
— Такой высокий, — сказала Мэг.
— Такой темноволосый.
— И красивый, — завершил отец, обращаясь к матери, которая вошла с кухни. — Скажи, пожалуйста, в какое время года женщины чаще сходят с ума? Весной?
— Как правило, лечебницы переполнены в июне, — ответила та.
— Сегодня с четырех часов дня наши дочери как-то странно себя ведут, — сказал отец. — Юношу, который придет сегодня вечером, они собираются поделить на двоих, словно торт. А можно сравнить это с бойней, где еще минута, и бычка стукнут по башке, а потом разрежут пополам. Интересно, мальчик знает, что его ждет?
— Мальчики друг друга предупреждают, насколько я помню, — сказала мать.
— Мне легче не стало, — продолжал отец, — я знаю, что мужчина в 17 лет — идиот, в 18 — болван, к 20 развивается до придурка, в 25 он простофиля, в 30 — ни то ни се, и только к славному 40-летнему возрасту становится обычным дураком. И сердце мое обливается кровью при мысли о «бычке», которого эти девицы принесут вечером в жертву, как древние инки.