Яковлев Александр
Здесь ни за что не заблудишься
Александр Яковлев
Здесь ни за что не заблудишься
рассказ
Яковлев Александр Алексеевич родился в 1955 году. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Печатался в "Новом мире", "Октябре", "Юности" и других журналах. Живет в Москве.
"Что ж ты делаешь, принцесса?!"
Пора бы перекурить. Вот выбраться из ельничка и отыскать поваленный сухой ствол.
"Ведь все странствия и приключения заканчиваются, едва герой находит свою принцессу. И далее живут они долго и счастливо. А что из того? Подвиги-то совершать уже некому. Извлечен герой из процесса. И некому схватиться с нечистью... Что ж ты делаешь, принцесса?! Похоже, ты совсем не думаешь головой. Или ты царевна-лягушка? И не царское это дело?"
Пичуга малая открыла себя за густой игольчатой ветвью. Сидела себе на пенечке, красуясь буроватой грудкой, и не собиралась страшиться.
Бадьин бесшумно отпустил колкую тяжесть, и ветка вновь скрыла пернатое виденье.
"Гнездо, наверное".
Серединой сентября повелевало бабье лето. Сухое, в полдень просто жаркое. Лишь к вечеру, к первым звездам в ясном небе, пробивало воздух, как кристаллами, грядущими ощущениями заморозков.
Днем же, как сейчас, лес с наслаждением подставлял привстающие на носочки стволы солнечному потоку. Легко и бережно обтекая высокие кроны сосен, лучи ровного желтого теплого света одевали объемной плотью невесомую паутину и улетающие в зиму хрупкие листья. Вдруг вставали из черничника невысокие, не ставшие деревьями березки без вершин и, слепя и чаруя грибника, вспыхивали семейками прилепившихся опят. Пятнистые и пушистые, те замирали под взглядом, испуганно, но тщетно прижимаясь к ветхой сероватой коре.
Бадьин пристроился на гладкой толстой, давно поваленной осине, аккуратно поставил корзину с добычей. Но закурить не успел. Рядом, метрах в трех, приземлилась пичуга. Наверное, та же самая. Бочком, вприпрыжку подобралась на расстояние вытянутой руки. Той пришлось сдержаться, чтобы не вытянуться.
- Рассказывай, - ободрил пичугу несколько опешивший Бадьин.
Та молчала. Видимо, собиралась с мыслями. Бадьин ее не торопил, осторожно, одними пальцами извлекая сигарету из пачки прямо в кармане куртки.
Пичуга вдруг вспорхнула, подлетела к корзинке с грибами и клюнула в прутья плетения. Показалось, что сердито клюнула.
- Что я - один? Все собирают, - попробовал оправдаться Бадьин. - И, собственно, почему ты против?
Пернатая задира вернулась на ствол. Склонив серую, слегка взъерошенную головку набок, оглядела говорящего. Затем бурый зобок ее дернулся. Послышались звуки. Тонкие, переливчатые. Но странно приглушенные, словно доносящиеся не из птичьего горлышка, а из невидимого источника метрах в трех позади нее.
Взволнованно пощебетав несколько секунд, она смолкла и вновь пытливо глянула. Бадьин ощутил себя полным идиотом.
- Ну не понимаю... Но ведь не это же самое главное, правда? - попросил он снисхождения.
Показалось ли ему, но пичуга притопнула лапкой - словно с досады.
Вполне возможно, они бы и договорились. Но послышался треск, и из другого ельника, отчаянно распихивая лапник палкой, выбрался Иван Иваныч. Пыхтя, он добрел до осины и радостно устроился на птичье место, шурша выгоревшим брезентовым плащом. Пичуга, понятно, растворилась в воздухе.
- Нешто это лес? - забубнил дед привычное.
Из-под солдатской кепки и сердито разросшихся бровей маленькие глазки оглядели окружающую флору неодобрительно.
- Два километра туда, два - обратно! Тьфу! Тут и заблудиться-то толком негде. Вот, помню, забросили нас в тайгу...
- Я был в тайге, - бестактно и не без вызова сказал Бадьин, пока дед прикуривал.
Выпустив мощные сизые струи из широкого, в крупных порах носа, Иван Иваныч так же неодобрительно оглядел и Бадьина.
- Был он... Ты с мое поезди! Я аж до Сахалина добирался. То-то! торжествующе провозгласил он, победно поднимая вверх сухонькую ладошку с вытянутым крохотным указательным пальцем.
- Я был на Сахалине, - не уступил в жестком противостоянии Бадьин. При этом ругая себя мысленно за мальчишество.
- Бы-ыл, - презрительно протянул дед. - А оставь одного хоть вот в этом лесу, так и ау!
- Ладно, - примирительно сказал Бадьин, заглядывая в дедово лукошко. Ну а где же грибы-то?
Дед вздохнул:
- Так ведь дальтоник я. Не вижу в этих листьях да траве ни хрена!
- О! А чего ж в лес-то поперся? Подышать? Мог бы и на участке...
- Так ты же со мной на рыбалку не пошел!
- Да не люблю я рыбалку! Сколько раз говорить-то? И вообще, почему я должен повсюду с тобой ходить? Ты мне ни сват, ни брат, так - сосед по даче... У тебя свои дела, у меня свои.
- То-то, что свои, - хмыкнул дед. - Вот я тебя из виду-то и не выпускаю. Чтоб без присмотру своих делов с моей Валькой не наделал!
Бадьин смущенно стал затаптывать окурок. Тот под ногой погружался в мох и никак не хотел расставаться с последними струйками дыма.
На дедову невестку Бадьин и в самом деле заглядывался. Тронула чем-то. Впрочем, не чем-то. Глазами, сияющим взглядом. Он затягивал в себя, ничего конкретного не обещая. Бадьин загорался, как школьник. И казалось ему - не без взаимности. Муж тридцатилетней Валентины, штурман то ли морской, то ли воздушный, где-то далеко и подолгу то ли плавал, то ли летал. Однако десять отпускных дней, проведенных на даче по соседству с соломенной вдовой, так и не разрешались бурным романом. И все явно из-за Иван Иваныча, бдительно несущего свекровью службу. Причем уже не первую осень...
- "Ты уж стар, ты уж сед..." - затянул Бадьин. - Нужна мне твоя Валька.
- То-то, нужна... А как встренетесь у забора - так съесть готов глазом-то. - Дед сердито засопел. - И как это так, без понятия? Ведь муж у ей!
- А я что - против? Я и не собираюсь разрушать здоровую семью. Так сказать, ячейку общества. А только вижу - скучает девушка. Чего ж ей не улыбнуться? От меня не убудет. А девушки без мужского внимания чахнут и вянут. Это к твоему сведению, дед. Медицинский факт! Вернется муж, а супруга вся в расстройстве. С тебя же и взыщется.
- Мели. Фа-акт. Да еще медицинский. Насмотрелись срамоты по телевизору! Да трепать языком выучились. А совести нет!
- И у Валькиного мужа?
- И у него, - чего-то горестно вздохнул дед.
- Ты, дед, может, для себя ее, Вальку-то, бережешь? - вырвалось у Бадьина.
Дед вдруг резко встал, едва не опрокинув лукошко с жалкой своей добычей, зло сплюнул. Хотел еще что-то сказать, но махнул рукой, подхватил корзинку и почапал, сердито тыча палкой в траву. На ходу обернулся:
- За мной не следуй, коли так. Коли такой умный - сам из лесу выходи.
- Ой-ой-ой, - дурашливо, но тихо отозвался Бадьин. - Сам же сказал: тут не заблудишься.
А в голос крикнул:
- Погоди, Иван Иваныч... Я тебе ствол покажу... С опятами...
Но дед уже скрывался за деревьями. Вскоре стих и треск сучьев под его ногами.
Бадьин вновь закурил, огляделся. Пичуга не появлялась. "Жаль, не договорились", - вздохнул грибник.
Солнце грело правую щеку. Вспомнилось: когда входили в лес, светило слева. Оставалось просто развернуться и припустить что есть духу обратно. И успеть на дачу раньше деда. Тем более, что тот направился в противоположную сторону. А Валентина дома одна...
Бадьин никогда не слыл записным сердцеедом. Больше того, с браком ему попросту не повезло. После трех месяцев замужества супруга охладела к не нужному никому инженеру настолько, что закрутила роман с первым же встречным. Но теперь Бадьину казалось ясным, откуда это сияние во взгляде соседки по даче. Конечно же, от одиночества! И его мужское, одинокое, брало свое. Он потрусил по вянущему ломкому черничнику, с некоторым стыдом увидев себя со стороны часто-часто перебирающим кобелиными лапками. Трава цеплялась за сапоги. А тут и солнце скрылось.